на улице Пушкина. На первых порах мне не хватало не только знаний и умений, но и элементарной усидчивости, для того чтобы эти знания получить.
Моей первой учительницей была Вера Степановна Балецкая, женщина лет под сорок, у которой было двое своих детей подростков. Вера Степановна была местная, но говорила на русском совершенно без акцента. У нее был ровный характер, она была скорее приветливой и доброжелательной, чем строгой. И еще она никогда не выделяла любимчиков, по крайней мере внешне.
Балецкие жили на углу улицы Гоголя, совсем недалеко от нас. Несколько раз, пока дела с каллиграфией у меня были совсем плохи, я приходил к ним домой для дополнительных занятий. Меня сажали за большой стол в гостиной, который был высок для меня, и поэтому под сиденье стула приходилось подкладывать толстую книгу. Что это была за книга, я, разумеется, не знал, но чувствовал к ней большое уважение, хотя знакома с ней была только часть тела, противоположная той, на которой находятся основные органы чувств.
В первом классе мы учились во вторую смену, но уже в средине осени нам велели приходить в первую, потому что нам собирались «гнать глисты». Первый день стал для меня особенно памятен. Мама перепутала время и разбудила меня даже не на один, а на целых два часа раньше положенного срока. Я шел по темным улочкам города, и мне было очень интересно, потому что я уже привык видеть эти улицы при свете дня, а видеть их спящими было вновинку. Вот, на соседней улочке темными стеклами поблескивает часовня без креста с заколоченной входной дверью, а через несколько минут появится массивное здание Дома офицеров, в которое мы по выходным ходим с мальчишками смотреть детские фильмы. Я иду дальше, и звук моих шагов звонко и четко отпечатывается на покрытой брусчаткой мостовой. Вот на пути у меня за оградой высится здание католического собора с высоченными каштанами, свесившими свои ветви далеко на проезжую часть. Это не те каштаны, которыми я, помнится, лакомился в Кобулети. Они называются конскими. Их плоды, коричневые глянцевые голыши, успели созреть, и, вываливаясь из своих колючих зеленых оболочек, звонко впечатываются в булыжники мостовой. Наконец я прихожу в школу, но она также, как и дома вокруг, все еще темная. Хорошо еще входная калитка приоткрыта, а вот двери в здание заперты наглухо. Я что есть силы колочу в дверь. И вышедший через несколько минут заспанный сторож на пальцах объясняет мне, что до начала занятий еще целых два часа.
Постепенно дела с учебой у меня начали налаживаться. Все чаще в моей тетрадке по чистописанию появлялась надпись красными чернилами «молодец», и она отправлялась на классную доску почета.
Я еще не успел окончить и первый класс, как у меня появилась идея, которую можно даже назвать «культуртрегерской». Я решил переписать в свои школьные тетрадки роман Дефо «Приключения Робинзона Крузо». Зачем? Для того, чтобы сохранить эту, как я слышал из отзывов мамы, эту очень ценную книгу. Я открыл тетрадь и на первой странице написал каллиграфическим почерком имя автора: Даниэль Дэфо. Затем перевернул страницу и на следующем листе написал: «Приключения Робинзона Крузо». И снова перевернул страницу.
Постепенно до меня начало доходить, что для того, чтобы переписать в мои тетрадки, предназначенные для первого класса, с их большими интервалами и крупными пропусками строк, потребуется не просто много, а очень много бумаги. С большим сожалением я был вынужден отказаться от этой затеи. Но запомнил свой энтузиазм на всю жизнь. За многие годы я еще не раз загорался новыми идеями. Как ни странно, некоторые из них мне даже удалось исполнить.
Мама пыталась мне помогать в учебе только в первое полугодие первого класса. Я тогда ленился делать уроки и учиться читать. Но когда дела пошли на лад, и я стал получать отличные отметки — контролировать меня просто отпала необходимость.
Последний раз я попросил маму о помощи, когда нужно было назвать предметы посуды, изображенные на последней страничке "Букваря".
Тут стоит напомнить о специфических особенностях русской и украинской грамматик. В украинской пишется, как слышится. А в русской все намного сложнее. Дома в семье у мамы говорили по-русски, а училась она в украинской школе.
— Мама, а что это? — я указываю на фаянсовую миску с рисунком.
— Это мыска, сынок.
— Так и писать?
— Да, так и пиши.
— А это?
— А это каструля.
Я написал, чем немало удивил мою первую учительницу, Веру Степановну, которая поставила мне тройку с минусом. После этого, я, хоть и в шутку, но твердо заявил, что больше никогда не буду просить у мамы подсказки.
В младших классах, мама частенько приходила ко мне в школу учить наших девочек какому-нибудь танцу к празднику.
— Эх, Генка, — говорила она с досадой, — ну почему ты такой упрямый.
А я наотрез отказывался участвовать во всякого рода «танцульках». Зато я с удовольствием писал стихи, чем не один раз заслужил похвалу учительницы. Однажды моя одноклассница Тома отнесла показать один стишок своей маме, которая, как говорила Тома, сама писала и издавала стихи под своей девичьей фамилией «Кольцова». Отзыв был такой — они еще очень детские. Я не имел ничего против. Детские, так детские. Когда-нибудь станут взрослыми. Постепенно участие мамы в моей учебе стало сводиться к вопросу в конце четверти: сколько у меня четверок? Я честно отвечал.
В классе третьем или четвертом произошел такой эпизод. После уроков мы остались в классе вдвоем с Васей Моканом. Я, потому что умел сочинять, а он, по-видимому, умел рисовать. Но это были не досужие посиделки. Мы готовили классную стенгазету. Что-то мы там доделали, а потом Васька начал рассуждать на тему общественных обязанностей. Свое умение рисовать он воспринимал как должное, а вот способность писать стихи он считал чем-то запредельным, и относился к ней с определенным недоверием.
— Ну, вот ты, Генка, можешь придумать прямо сейчас стихи о том, почему я должен делать эту стенгазету? — спросил он, — а может, стихи тебе пишут дома родители, и ты потом приносишь их в класс уже готовыми?
— Хорошо, Васька, — сказал я, — дай мне несколько минут на размышление.
Я немного подумал и выдал ему нечто вроде такого:
Мой товарищ Мокан Вася
Лучше всех рисует в классе.
И, наверное, за это
Он готовит стенгазету.
— Ну, ты даешь, — удивленно, воскликнул Василий, — если бы не видел сам, никогда бы не подумал, что так можно.
— В этом нет ничего удивительного, — ответил я чистосердечно, — а вот
