а я завтра сразу поеду в тайный комитет. Если сообщу о ней, нас не накажут. И ящик её припрячь. Скажи, что так безопаснее. Потом она ничего не докажет. А если Сен-Меран выпутается, то вернём. Мол, просто взяли на хранение.
Тётя тихо заплакала, но возражений я не услышала.
Схватившись за перила, я уже и забыла, куда собиралась.
Значит, вот так. Лучше забрать всё. Лучше сообщить…
На цыпочках вернувшись в комнату на чердаке, я лихорадочно оделась, не зная, что предпринять. Ждать до утра? Попытаться договориться? Или бежать сейчас? Одна, за городом, со шкатулкой, полной монет и драгоценностей, под мышкой – мне останется только покричать разбойникам, что я здесь…
В птичнике заорали петухи. Скоро утро, и надо что-то решать…Сейчас или потом? А ведь «потом» может и не быть… Скрупы просто запрут меня, и вызовут гвардейцев тайного комитета…
Подхватив шкатулку, я снова спустилась по лестнице, прошла на цыпочках по второму этажу, добралась до входной двери. Довольно долго я провозилась с тугой дверной задвижкой, вздрагивая и прислушиваясь всякий раз, когда она противно и громко скрипела, двигаясь в пазах. Но вот дверь была открыта, и я выскользнула из дома, сразу взяв трусцой от порога.
Выбравшись на главную дорогу, на первом же повороте я позволила себе передышку, сгорая от стыда, что вынуждена делать свои дела в кустиках, под открытым небом. Вот вам и шикарная леди Лайон, которая вчера щеголяла в белом атласе и жемчугах.
Поразмыслив, я решила, что с такой тяжелой ношей, как шкатулка, набитая ценностями, далеко мне не уйти, да и небезопасно разгуливать с ней в обнимку.
Уже немного рассвело, и я, заметив возле подорожного столба одинокий дуб, вооружилась сухой палкой, раскопала землю и спрятала шкатулку в его корнях, оставив себе несколько монет, которые распихала в чулки. Ещё взяла пачку ассигнаций и документы, засунув их за край корсажа, и мамино жемчужно ожерелье, которое спрятала в причёске, туго заколов волосы шпильками.
Теперь я шла налегке, и могла сразу убежать с дороги, если слышала стук копыт или звон лошадиной сбруи. Больше всего я боялась, что Скруп обнаружит моё бегство и отправится в погоню, но уже рассвело, опустился холодный, густой туман, а по дороге проехали всего две телеги – вилланы ехали куда-то, лениво похлёстывая лошадей.
Можно было попросить подвезти меня поближе к столице, но я не осмелилась. Лучше идти пешком, так меня труднее будет найти тем, кто станет искать.
До столицы я добралась заморенная, уставшая, башмаки мои были в дорожной пыли, подол платья – в грязи, а на руки, которыми мне пришлось закапывать драгоценности, было страшно смотреть. Гвардейцы, охранявшие ворота, взглянули на меня равнодушно, и я прошла в город, надеясь, что никто не узнает леди Лайон в той замарашке, какой я стала.
К дому дяди я пришла лишь в обед, и слышала, как горожане на всех углах, как обсуждали смерть короля. Окна домов были затянуты чёрным крепом, на флагштоках приспущены флаги, уличные торговцы цветами продавали букеты, перевязанные чёрными лентами.
Дядя Бартоломью жил не в таком просторном доме и не в таком дорогом районе, как мы, но штат прислуги у него был гораздо больше. Часть слуг перешла к нему на службу от покойного дедушки, и многие хорошо меня знали.
Первой меня увидела бывшая мамина кормилица, которая у дяди Бартоломью занимала почётную должность старшей кухарки.
Всплеснув руками, она бросилась ко мне и проводила в дом, налив стакан вина, разведённого водой, и поставив на стол тарелку мясной похлёбки с кусочками мяса, пряными травами и жирной заправкой из тёртого масла и муки. Пока я жадно ела, она сбегала за дядей, и тот примчался со скоростью, которой никто не мог ожидать от этого тучного, важного человека.
- Сесилия?! – произнёс он с присвистом. – Ты что здесь делаешь?!
Он тут же вытолкал вон кормилицу и навис надо мной, оперевшись ладонями о стол.
- Ты ведь в розыске! – он буравил меня взглядом, словно не верил, что видит меня. – Ты как посмела сюда явиться?
- Мне надо спрятаться, - сказала я, сонно моргая глазами, потому что после бессонных суток, вина и горячей еды меня разморило в одно мгновение.
- Спрятаться?! – бешеным шёпотом заорал дядя. – Ты в своём уме? Если узнают, что ты у нас…
- Что с дядей? – перебила я его, с трудом заставляя себя поднять на него глаза. – Вы хоть о родном брате побеспокоились?
- Каким образом? – огрызнулся он. – Его посадили в королевскую тюрьму, сегодня назначен суд. Скорее всего, приговор уже вынесли.
- Как – вынесли? – я стряхнула дремоту и с усилием заставила себя подняться со стула. – Почему так быстро?
- А ты думала, королева будет тянуть с этим делом? Наследник остался сиротой! Я всегда говорил, что это врачевание до добра не доведёт… - завёл дядя свою привычную песню.
- Нам надо подать жалобу королеве, - залепетала я, - дядя Томас невиновен, это болезнь виновата…
- Слышать не хочу ни о тебе, ни о Томасе! – рявкнул дядя, схватил меня за плечо и в два счёта вытолкав за порог. – Убирайся, и чтобы я тебя больше здесь не видел, - сказал он, прежде чем захлопнуть передо мной дверь. – Или забуду, что мы родня, и позову полицию!
Меня душили злые слёзы, когда я уходила по улице прочь, кутаясь в накидку от холодного ветра. Впрочем, можно было ожидать, что дядя поведёт себя подобным образом. Сейчас, наверное, злорадствует, что дядя Томас оказался в тюрьме. Очень хотелось спать, но я приказала себе не раскисать и отправилась в последний дом, где надеялась найти приют и помощь. Я пошла к моей дорогой подруге Винни. Она должна помочь… Она точно не оставит меня в беде…
Дядя Бартоломью оказался прав – меня объявили в розыск. Я купила газету с переносного латка, и первое, что увидела – собственный портрет на развороте, с объявлением «Разыскивается живой или мёртвой». Портрет был не слишком похож, но я всё равно разорвала газету на мелкие клочки и швырнула в ближайшую канаву, убедившись, что меня никто не видит. Только что толку от одной уничтоженной газеты, если сегодня их будут продавать сотнями?
У меня хватило ума подойти к дому Кармайклов не по главной улице, а задворками. Я перелезла через кирпичную стену, которая проходила по границе внутреннего двора, прошла по саду,
