так, словно его раздевают догола, но это его почти не смущало. Она судила о нем по этим раскиданным вещам. Он, конечно, мог бы оправдаться, сказать, что у него есть жилье в городе, но зачем?
Инженер переложил вещи на большой стол, и без того загроможденный рисунками, чертежами, линейками, и указал гостье на единственный стул.
— Благодарю, я не устала, — сказала она, встряхнув пышными кудрявыми волосами.
Подойдя к столу, девушка наклонилась над чертежами моста. Свет, исходивший от простой керосиновой лампы, которую зажег Гюстав, был таким тусклым, что ей пришлось сильно нагнуться; в полумраке эта поза выглядела двусмысленно. Гюстав стоял как раз позади, в шаге от нее, и смотрел на соблазнительный, зовущий силуэт.
— Знаете, я ее прочитала, вашу книгу, — сказала Адриенна, не оборачиваясь.
— Вот как…
— Я не всё поняла, но я ее прочитала.
Эйфель с трудом сдерживался, чтобы не протянуть руку, не коснуться того, что было так близко…
— Там был примерно такой же рисунок, — добавила она, проведя пальцем по наброску одной из опор. — Да-да, я узнаю этот столб; а для чего он служит?
Она распрямилась с невыразимой грацией и обернулась к Гюставу. В каморке сразу стало светлее.
— Адриенна, зачем вы здесь?
Опершись ладонями на край стола, девушка приняла еще более соблазнительную позу. Однако ее лицо выражало прямо противоположные чувства — робость, растерянность.
— В тот раз… на моем дне рождения…
Эйфель отступил, но не отвел взгляда. И сухо ответил:
— Я сожалею. Мы не поняли друг друга…
— Да нет же! — сердито воскликнула она. — Это всё я… То есть я хочу сказать: это я сожалею… и я прошу у вас прощения…
Гюставу странно было видеть Адриенну такой потерянной. Он привык, что она невозмутима, безразлична, недоступна. А она ведет себя, как провинившийся ребенок.
— Мне не за что вас прощать, Адриенна. Мы оба виноваты, в равной степени.
Девушку явно оскорбила его сдержанность. Не для того она пересекла весь город, сбежав из дому ночью, чтобы ее встретили так холодно. Она этого не заслужила.
— Вы… смеетесь надо мной, — прошептала она; ее губы задрожали, глаза наполнились слезами.
Это зрелище могло бы растрогать Эйфеля, но он слишком хорошо знал, какой умелой комедианткой была Адриенна. И все-таки она стояла здесь, перед ним, едва удерживаясь от слез.
— Да нет же, — вздохнул он, — и не думал. Вы, — он помолчал, подыскивая слово, — вы просто очаровательны.
Уж лучше бы он дал ей пощечину.
— Просто очаровательна, — повторила она.
Гюстав с опозданием понял, что смертельно обидел её, и постарался успокоить:
— Адриенна, мы ведь совсем не знаем друг друга. Мы и видимся-то всего в третий раз…
— А мне хватило даже первого!
Услышав этот крик души, Эйфель почувствовал, что его оборона рушится. Девушка подошла к нему вплотную, лицом к лицу, дерзко отметая его наигранное безразличие. Но она уже не разыгрывала соблазнительницу, как в день своего рождения. Теперь перед ним стояла настоящая Адриенна Бурже. С праздником, с мадригалами было покончено. Сегодня сюда пришла юная женщина, готовая принадлежать ему.
Но поздно. Поздно и бесполезно. Он мог сорвать эту обольстительную красоту, точно созревший плод, но давно перерос тот возраст, когда в любовь играют, как в прятки.
Собрав все свое мужество, он с трудом отошел на другой конец комнаты и принялся наводить порядок в шкафчике, самыми обыденными жестами, как аккуратный хозяин.
— У вас будет еще много праздников, Адриенна, с такой же музыкой, с рожками мороженого. А потом появится мужчина, который совершит кругосветное путешествие на воздушном шаре. И он покажется вам «другим, особенным». И вы его пригласите на свой день рождения, и опять будут игры. И вы будете такой же…
— Какой? — спросила Адриенна у него за спиной.
Гюстав решил, что будет трусом, если не скажет ей это в лицо, и повернулся.
— Очаровательной избалованной девочкой.
Адриенна смертельно побледнела. Она застыла, как статуя, словно жизнь разом покинула ее тело. Только глаза блестели от непролитых слёз.
— Так вот что вы обо мне думаете!
Гюстав стоял в полной растерянности, он не хотел обидеть девушку. Ему безумно захотелось обнять ее, погладить по голове, успокоить, сказать, что все будет хорошо. Но он знал, что это бесполезно.
— Я не хочу играть вами, — произнёс он с болью в душе, сам себе не веря. В нем говорила совесть, но не сердце.
Адриенна приняла этот удар, не дрогнув. Она лишь слегка пошатнулась, направляясь к двери. Еще миг, и она исчезла в ночной темноте, еще сгустившейся из-за нависших облаков.
— Дурак! — прошептал Эйфель, до боли сжав кулаки.
И вздрогнул, услышав снаружи скрип дерева.
— Адриенна, куда вы?..
Ответа не было; только со стороны реки донесся звук неуверенных шагов.
«О, господи, мостки», — в панике подумал он и опрометью кинулся наружу.
— Адриенна! Что вы делаете?!
— Играю, — ответил приглушенный голос.
Луна выплыла из-за облаков, и он ее увидел. Это было похоже на явление призрака. На одну из фантасмагорий, до которых так охочи немцы.
Казалось, Адриенна парит в воздухе — там, перед ним, на краю мостков, с раскинутыми руками, горящим взглядом и странной, обреченной улыбкой приговоренных к смерти. И, однако, в этой улыбке чувствовалась душевная сила, неукротимая, дерзкая свобода.
Замедленное падение… Тело опрокидывается, легкое, как перышко… Глаза не отрываются от глаз Эйфеля, несмотря на ночную тьму. А потом вода радушно расступается и принимает ее в свои манящие, ласковые людоедские объятия.
ГЛАВА 15
Париж, 1886
Вновь увидеть Адриенну. Эйфель исступленно думает об этом уже не первую неделю…
Стоит ему оторваться от своих чертежей, оставить в покое наброски трехсотметровой башни, которую он — из хвастовства! — подрядился возвести в городе, как перед ним встает ее образ. Ее сияющая улыбка, ее кошачьи глаза и это ее высокомерие — веселое, ироничное и презрительное. Какой была ее жизнь в прошедшие годы? Какая она теперь? Что с ней произошло? Где она познакомилась с Рестаком? По какой сумасшедшей случайности они наконец встретились, — встретились, связанные каждый узами своего брака? Гюстав не хочет этого знать. Лучше бы их жизненные пути никогда не пересекались, пора запрятать свои воспоминания в самый дальний угол памяти. Выбросить из головы ее имя, целиком, до единой буквы. И все же…
И все же зачем он так часто приходит в парк Монсо, к которому всегда относился с подчеркнутым пренебрежением?!
— Это зверинец богатеев! — повторял он; ему куда больше нравится демократичная атмосфера Монсури или Бютт-Шомон.
Квартал Плен-Монсо слишком явно кичится своим богатством, и Гюстав относится к
