мы сами себя загнали в ловушку. Два… порядочных, но глубоко несчастных человека. Он признал, что у него есть женщина. И попросил развода. Обещал взять всю вину на себя. А я с огромным облегчением согласилась.
Но не успели.
Надо же… Кошкин знал о любовнице отца. Сложно скрыть, когда скрывать особо не хочется. Но вот чтобы развод… могли бы и сказать.
Обида на родителей была совсем детской.
— А потом случился тот пожар…
И затронутый огнем старый некрополь. Стихийный выброс энергии, который пытались удержать. Героическая гибель. Орден посмертно…
— Я нашла её. Красивая женщина. Яркая и сильная. Мне она очень понравилась. Мы говорили… я предложила ей денег. Часть наследства, потому что это было правильно. Она отказывалась… но я настояла. Она ведь была такой… наивной. Как я когда-то. Не понимала, что без его защиты ей там не усидеть. В вашей системе не любят женщин, а уж тех, которые позволили себе переступить через правила, и подавно.
Она, та женщина, и вправду уволилась вскоре после смерти отца.
Переехала…
Кошкин не интересовался дальнейшей её судьбой, потому что тогда это знание причиняло боль. Получалось, что его неидеальная семья была куда более неидеальной, чем Кошкину казалось.
Надо бы поинтересоваться…
Вдруг и вправду чем помочь.
— А подруга твоя?
— Родила дочь. И умерла почти сразу после… я… попросила твоего отца узнать. Он узнал.
— И что?
— И все, — матушка развела руками. — Будь она жива, я бы съездила, спросила, почему она не отвечала на письма. Может, поругались бы, но потом бы помирились, но… её не было. Остались младшая сестра и отец. Он ведь считал и меня виноватой. Наверное. Тогда мне казалось, что считал. Должен был бы… и было страшно появляться… ведь у меня-то все хорошо. А Людочки нет. Я еще та трусиха…
— Не наговаривай, — Кошкин потянулся. — Думаешь, я не помню, как ты моего гувернера костерила… и слова-то такие подобрала… душевные.
Матушка покраснела.
— Нельзя бить детей, — сказала она строго. — Это… недопустимо. Я была в шоке, узнав, как он вообще…
— А потом еще и отцу досталось.
— Шок был долгим! — отрезала княгиня. — И вообще, о чем он думал, приставив к сыну алкоголика, который издевался над ребенком⁈
Надо же, годы прошли, а она еще возмущена.
И от этого хочется улыбаться, а в душе тепло. Кошкин соврал бы, сказав, что не пытался узнать о той, другой своей матери. И не искал.
Искал.
Нашел.
Старое кладбище. Могилка, за которой ухаживают. И надпись. Имя. Фамилия и даты жизни. Ей было девятнадцать. И умерла она, выходит, вскоре после рождения Кошкина. Наверное, он должен был бы чувствовать тоску и еще что-то.
А он просто нашел сторожа.
Заплатил, чтобы могилку дальше держали в порядке. И памятник заказал новый, хотя и предыдущий был неплох, но от возраста ли, от другого чего, треснул. Вот и велел заменить. На том все и закончилось. А что поделаешь… толстокожим он уродился. В Кошкиных.
— Наверное, — матушка позвонила в колокольчик и пожаловалась. — Ненавижу холодный кофе.
Будто не она позволила ему остыть.
— Наверное, — повторила она, велевши принести новый, — поэтому так все и получилось… с Верочкой. Мы по сути остались вдвоем. И я безумно боялась потерять и её…
— Ну…
Совесть у Кошкина все же иногда просыпалась. Редко.
— Я не специально…
— Брось, дорогой, твоей вины тут нет. Учеба… и потом карьера… ты молодец.
Похвала, чего уж тут, была приятна.
— И я понимала, что не могу держать тебя при своей юбке, что это было бы неправильно… в этом ты походил на отца. Не хмурься… вы были слишком похожи, чтобы мирно уживаться. Напористы, прямолинейны, уперты до… впрочем, не важно. Разум — это одно. Эмоции… признаю, я позволяла Верочке больше, чем стоило бы… и, кажется, повторяю эту ошибку.
— Да ладно… ничего-то страшного не случилось, — Кошкин сам забрал поднос с кофе и поставил подле матушки. — Верочка вполне себе жива, здорова…
— Изучает миграции белых акул где-то близ берегов Австралии… я в курсе, дорогой.
Кофе Софья Никитична приняла.
И отпила.
— И… наверное, мне бы порадоваться, что она счастлива… что времена ныне иные… что никто не осудит её ни за брак, ни уж тем паче за развод…
— Ни за ребенка? — не удержался Кошкин.
Отношения с сестрой… были своеобразными. Сперва сказалась разница в возрасте, да и ревность, чего уж тут. Отец… всегда был занят, зато до появления Верочки матушка принадлежала одному лишь Кошкину. И оказалось, что делиться её вниманием непросто.
А потом он уехал.
Верочка же вдруг выросла. Как-то слишком уж быстро. И резко.
— Да… с Ванечкой она поступила очень плохо, — матушка покачала головой. — До сих пор в голове не укладывается, как она могла просто взять и бросить его! Там!
— Ты так говоришь, будто она его оставила одного посреди леса, — проворчал Кошкин.
— Формально так и получилось!
— Лес был Предвечным, мама. И оставила она его не просто на полянке, а на попечении отца…
— Господи, Паша, ну хоть ты-то… ты же видел этого отца! Его даже эльфы считают… слишком…
— Фанатичным?
— Странным, — матушка выбирала куда более мягкие эпитеты. — И она не могла не знать… не могла не видеть… ладно, любовь, но дальше-то⁈ Хотя какая теперь… разница.
Наверное, никакой.
Верочка, окутанная материнской любовью и пониманием едва в них не задохнулась, а потому и сбежала из родного дома при первой же возможности. А уж что замуж, так… многие девицы туда сбегают.
Матушка даже как-то нормально новость восприняла.
Про замуж.
И отсутствие свадьбы, потому как у эльфов так не принято… потом оказалось, что свадьбы вполне себе приняты, только один конкретный эльф считает их излишеством, впрочем, как и многое иное.
Включая образование.
Ваньке было десять, когда матушка привезла его.
Верочка уже год болталась где-то в субтропиках, то ли спасая кого-то очень редкого, то ли изучая, а может, все и сразу. Связь была нестабильна, да и сестрица не горела желанием слишком уж часто общаться с семьей. Сам Кошкин тоже был занят, впрочем, как обычно.
Вот матушка и заскучала.
А со скуки и решила наведаться в тот самый лес, куда наведывалась и прежде, но ненадолго. А тут посещение затянулось, и когда матушка позвонила с
