не участвовать в этой истории. Но, к счастью, тогда я этого не знал. Потому что иначе я бы поджал хвост и удрал: ведь на самом деле я трус. Во мне нет ничего героического, хотя теперь многие считают, что есть. Это чушь. Я не герой. И Томми тоже. И Уна. Никто из нас не герой. Мы попали в сложную ситуацию из-за взрослых эгоистичных людей и сделали всё, что могли. А что ещё нам оставалось?
Уна нашла в гардеробе полотенце и намотала мне на голову.
Я тайком поглядывал на её улыбку. Это была гордая улыбка. Она мной гордилась.
Хомяк Ева
На кухне пахло как-то необычно. Мылом, курицей и чем-то странным. Венчики и поварёшки поблёскивали в свете таблички «Запасной выход». Я стукнулся коленом о котёл, и венчик покатился по столу, но я успел подхватить его до того, как он упал на пол.
Надо сконцентрироваться.
Уна с силой дёрнула дверь в подвал, чтобы открыть её. В лицо нам ударил порыв ветра. Во время прошлого прихода сюда я запомнил этот сырой холодный воздух. Подвал был погружён во мрак, и мы включили фонарики в мобильных телефонах. В полосах света летала пыль. Уна шла первой. Когда мы добрались до конца лестницы, мне показалось, что мы погрузились ещё глубже во тьму.
Интересно, то, что она хотела показать мне, находится здесь, внизу?
Вокруг было множество дверей. Это я запомнил ещё в прошлый раз. Дверь за дверью. Они выглядели совершенно одинаково. Я не понимал, как Уна находит дорогу. У меня было ощущение, что мы забрались глубоко под землю, а коридоры образуют огромный лабиринт.
Наконец она остановилась перед очередной дверью, и та со скрипом открылась.
Только после того, как я осмотрел помещение с помощью фонарика, я вспомнил: это комната, где мы рассматривали хомяков. Посередине стояла клетка.
Уна включила свет. Глаза резануло. Она наклонилась к клетке и засунула руку в картонную коробку. Какой-то из хомяков пискнул внутри. Уна пошарила рукой и извлекла на свет хомяка с тёмно-рыжей шкуркой. Она приложила его к груди и осторожно похлопала по голове.
– Мою маму зовут Ева, – сказала она. – Папа подарил мне хомяков, когда она отправилась… туда, – Уна показала вверх.
Туда? О чём это она? Наверх на… У меня появилось неприятное ощущение. Не об этом же она говорит.
– Вот поэтому я здесь, – продолжала Уна. – Другие дети остались дома со своими мамами.
– Что значит твоя мама «отправилась туда»? – я показал пальцем вверх, повторив её жест.
– Она умерла.
У меня в горле встал ком. Я даже представить себе не мог, что мама или папа умрут. Даже думать об этом не решался, даже на секундочку, хотя все когда-то умрут. Я вдруг вспомнил, что второго хомяка зовут Дарий.
– А Дария назвали в честь твоего папы? – спросил я.
Уна позволила зверьку понюхать её ноготь. Она не ответила.
– Он тоже… – уточнил я.
Она быстро помотала головой.
Уна протянула хомяка мне. Он был тёплым и мягким, и я вспомнил, как я замёрз. Моя одежда промокла. В подвале было сыро и затхло. Мои пальцы едва шевелились, как если бы я их отморозил.
Мы уже долго стояли в хомячьей комнате. Я дрожал и стучал зубами, но как мог скрывал это. Очень странно. Уна настойчиво звала меня, потому что я должен был обязательно что-то увидеть. Но ведь хомяков я уже видел. Я погладил зверька по голове. Мне было страшно его уронить.
– Ты сказала, я должен что-то увидеть? – наконец спросил я.
– Не имеет значения, – ответила Уна на своём необычном английском.
– Почему?
– Всё равно ничего не изменится.
Больше всего на свете мне хотелось просто забыть обо всём этом. Но это трусость, а я сейчас чувствовал, что должен быть крутым. Во всяком случае, постараться. Не сдаваться так быстро. Я уже знал, что здесь что-то не так.
– Обещаю никому не рассказывать, – сказал я.
Уна медленно покачала головой.
– Но это ведь ты хотела мне что-то показать, – продолжал я.
– У папы будут проблемы. Большие проблемы.
У её папы возникнут проблемы? Почему?
– Ты всё равно не поймёшь, – добавила Уна. – Ты ведь местный.
Эта формулировка прозвучала достаточно грубо.
– Обещаю никому не рассказывать, – повторил я.
Уна смотрела на хомяка. Потом подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза:
– Правда обещаешь? Честное-пречестное слово?
– Обещаю, – сказал я. – Что бы это ни было.
Другие
Уна шла тихо, как мышка, освещая путь фонариком телефона. Я крался за ней. Она остановилась перед железной дверью, совершенно такой же, как и дверь, ведущая в комнату к хомякам, приложила палец к губам и нажала на ручку. Я ждал, что она заскрипит, но дверь не издала ни звука. Створка мягко отворилась.
В помещении было ещё темнее.
Но пахло здесь иначе. Пóтом. Воздух был застоявшимся и спёртым.
Уна обвела комнату лучом фонарика. Вдоль всех стен стояли двухъярусные кровати. На подушках виднелись головы спящих людей. Сердце заколотилось. Здесь столько народу! Один человек, я не видел кто, громко храпел. Вроде бы тут были только мужчины.
Уна тянула меня за руку, но я продолжал стоять в дверях.
– Теперь ты их видел, – прошептала она.
– Кто это? – спросил я.
– Мы должны были работать здесь летом, – сказала Уна. – Каждому обещали дать комнату и платить много денег, и мы бы вернулись домой богачами. Но папа не может заработать даже на билеты домой.
Я не понял, о чём она говорит.
– Когда мы приехали, нас отправили прямо в подвал, – продолжала Уна. – Папа работает почти даром. Директор хотел отправить меня домой одну. Но мне некуда ехать. У меня есть только папа.
Я вспомнил официантов в странной униформе, в белых пиджаках с золотыми шнурами. Вспомнил, как необычно они разговаривали. И как отец Томми поднимал Уну за ухо. Теперь я понял, что он имел в виду. «Девчонка должна сидеть в подвале, таков уговор». Он хотел, чтобы Уна находилась внизу.
Я не знал, что сказать. Всё очень плохо.
– Твой отец работает в ресторане? – наконец спросил я.
– Они работают везде, – сказала Уна. – В ресторане. Убирают номера. На кухне. Днём я сплю, чтобы время шло быстрее.
Я вгляделся в темноту. Здесь действительно ужасно пахло. Казалось, из комнаты выкачали весь кислород.
– Кто из них твой отец? – прошептал я.
Уна быстро повернула фонарик в сторону комнаты. Луч света остановился на тощем мужчине. Я сразу узнал его: этот человек рявкнул на Уну,
