майора был настолько ужасным, что все вокруг дрожало от страха. Казалось, что трясутся не только люди, но даже мебель в его кабинете, где сейчас находились сам майор и капитан Елагин.
– Как прикажешь тебя понимать, капитан?! – Тяжелый взгляд Уваркина буравил подчиненного, который стоял перед ним навытяжку с лицом смущенным и растерянным. – Вместо того чтобы арестовать террориста, ты просто взял и отпустил его на все четыре стороны?
– Никак нет, товарищ майор, – молодцеватости в голосе капитана не было слышно, но и особенного раскаяния, судя по всему, он тоже не испытывал. – Если позволите, я все по порядку.
На лице майора заиграли желваки, однако он сдержался и только сухо кивнул: выкладывай. Елагин откашлялся.
– Во-первых, насчет гороховского письма, где он сигнализирует о старшем лейтенанте Мазуре. Я произвел проверку фактов – они не подтвердились.
– То есть как «не подтвердились»? – Уваркин глядел на подчиненного с брезгливой гримасой, как будто не офицер НКВД перед ним стоял, а какой-то таракан. – Человек сигнализирует об антисоветской агитации, а у тебя факты не подтверждаются?
Елагин выдержал взгляд начальства стоически.
– Так точно, товарищ майор, не подтверждаются. Был проведен допрос лейтенанта Мазура: тот все отрицает. Никаких порочащих речей в адрес товарища Сталина он не произносил и, более того, готов был представить свидетелей…
– Свидетелей чего? Того, что он не делал?! – взорвался майор. – Ты вообще соображаешь, что говоришь, капитан?!
– Так точно, товарищ майор, соображаю.
Несмотря на бодрый голос, капитану Елагину было не по себе. В гневных глазах майора ясно видел он возможную перспективу, а именно трибунал. В сложившихся обстоятельствах спасти его могли только выдержка и хладнокровие.
– Помимо имен свидетелей, готовых выступить в его защиту, Мазур просил об очной ставке с самим Гороховым, – продолжал Елагин.
– Но ты, конечно, не стал ее устраивать?
Капитан набрал воздуху в легкие – момент был критический.
– Так точно, товарищ майор, не стал. Просто потому, что не мог.
– Не мог или не хотел?
– Не хотел. Но и не мог тоже. Дело в том, что несколько дней назад Горохов пропал из расположения части.
Выпалив это, капитан сморщился, словно ожидал удара. Несколько секунд майор, откинувшись на стуле, озадаченно смотрел на подчиненного. Пропал? Куда пропал?
– Не могу знать, товарищ майор, – отвечал капитан. И, выдержав драматическую паузу, добавил: – Есть основания полагать, что Горохов дезертировал.
Уваркин раздраженно побарабанил пальцами по столу. Даже если и так, даже если Горохов и дезертировал, это все равно не отменяет подлинности тех фактов, о которых он сигнализировал в органы. Капитан согласился, что, конечно, не отменяет, однако же и не позволяет привлечь Горохова к следствию и установлению истины.
– Истина, капитан, состоит в том, что, согласно товарищу Сталину, с каждым годом классовая борьба в СССР непрерывно усиливается, – назидательно проговорил майор. – Вот в чем состоит истина, Елагин. Все остальное – инсинуации и извращения. И если мы, вместо того чтобы ловить врагов и отправлять их под трибунал, будем их отпускать на все четыре стороны, то страна нам за это спасибо не скажет.
Человеку постороннему такая речь могла показаться слишком патетической. Но капитан не первый год служил в органах и отлично понимал, что хочет сказать начальство, употребляя политически правильные слова и выражения.
Ты охренел, капитан, читалось в глазах Уваркина. У нас план горит, а ты со всякими гадами миндальничаешь. Липы нам не нужно, но и явных врагов отпускать мы не имеем никакого права. Или, может, сам хочешь вместо них куда-нибудь в Севвостлаг[11] отправиться, чтобы тебя злые урки в лагерную пыль стерли?
Елагин, как уже говорилось, ни в какой Севвостлаг не хотел, поэтому решительно отвечал, что врага он никуда не отпускал и, более того, несмотря на все уверения Мазура, ни на секунду ему не поверил.
Майор кивнул: и правильно сделал. Верить не надо никогда и никому. Кроме, разумеется, вышестоящего начальства.
– Так точно, товарищ майор, – почтительно ответствовал Елагин. – Именно поэтому я Мазуру не поверил и никуда не отпустил. Но, поскольку вы отсутствовали, а у нас условий для содержания заключенного нет, я решил отправить его под конвоем на машине в штаб армии. Однако по дороге он сбежал.
– И как же это он сбежал? – протянул Уваркин, не сводя подозрительного взгляда с капитана.
Тот развел руками: юнкерсы налетели, стали бомбить расположение наших войск. Мазур с конвоиром выскочили из машины, спрятались в канаве. Ну а дальше понятно. Хитрый Мазур дал конвоиру по башке, отнял ключи от наручников, пистолет, связал, сломал у студебекера двигатель и был таков.
– И был таков, – зловеще повторил майор. – Понятно. Но если ты думаешь, что это облегчает твое положение, то извини – оно стало только хуже.
Он откинулся на спинку стула и, прищурясь, смотрел на подчиненного. Несмотря на грозный тон майора, капитан почувствовал, что гроза миновала. Отпустить подозреваемого – это одно, а упустить – несколько другое. Быть раззявой – радости мало, однако, в конце концов, раззявой оказался в первую очередь сержант-конвоир, который ухитрился упустить арестованного.
– Кто конвоировал? – спросил Уваркин голосом Зевса-громовержца.
– Пестрюк, – отвечал капитан.
– Пестрюк – дуболом, – заметил майор. – Ему голова дана для украшения, а мозгов в ней никогда не было.
Капитан развел руками, и по лицу его было видно, что ситуация в органах нелегкая, уж больно много из-за войны стало тут людей бестолковых и к благородному их чекистскому делу совсем не приспособленных. С другой стороны, слишком сильно винить Пестрюка не приходится: когда над головой рвутся бомбы, любой голову потеряет.
Майор встал из-за стола и заходил по комнате туда и сюда. Наконец остановился прямо напротив капитана и посмотрел на него с каким-то сложным выражением на лице.
– Пестрюк, конечно, идиот, – выговорил он задумчиво. – Да и бомбежка очень уж не ко времени началась. Но и с тебя вины не снимаю. Одного конвойного мало. Надо было дать еще человека для охраны.
Капитан затоптался на месте: народу и так не хватает, да и кто мог знать, что лейтенант в наручниках справится с конвойным?
– Надо было знать, – отрезал майор. – На то тебе и погоны даны. А на крайний случай и головой подумать не мешало.
Капитан стоял с совершенно неподвижным лицом. Глядя на это лицо, и в голову не могло прийти, что капитан как раз и подумал о том, что даже скованный наручниками Мазур вполне может справиться с вооруженным конвоиром и сбежать. И при этом вся ситуация будет выглядеть как небрежность со стороны Елагина, но не как спланированная операция. И с бомбежкой им тоже очень повезло. Между нами говоря, ведь даже сам Мазур наверняка не догадался, почему так вышло, что вместо того, чтобы оказаться в особом отделе штаба армии, он свободно топчет теперь польскую землю.
– С другой стороны, – продолжал тем временем майор, – совершив нападение на конвой
