что он уйдет, как только закончит.
Но как только он закончил, он падает на мой диван, как будто он, блядь, хозяин этого места, и роняет на пол что-то, что, как я только сейчас понял, является его сумкой для ночевки.
Я топаю к нему и скрещиваю руки, ненавидя то, что он заставляет меня чувствовать себя капризным ребенком. Но если он собирается обращаться со мной так, то и я могу вести себя так же. "Снаружи". Я вскидываю руку в направлении двери.
Он стоит, и что-то в том, что я вижу, как он встает во весь рост, сжимая костяшки пальцев, заставляет меня сделать шаг назад. Его голова наклонена вперед, и я вижу, как он сжимает челюсти, шагая ко мне. Мой желудок наполняется предчувствием, как будто я разбудила спящего монстра. Я знаю, что весь день переступала его границы.
Он поднимает подбородок и смотрит на меня мрачным взглядом, серые глаза черны как уголь. "Я не собака, Кортес".
Я стою на своем, пока он пытается окинуть меня взглядом. "Мог бы обмануть меня. Ходишь за мной по пятам, как потерявшийся щенок".
Его ноздри раздуваются, а мое сердце бешено колотится. Мне не нравится, когда меня заставляют чувствовать себя маленькой. Особенно в моем собственном доме. "А теперь будь хорошим мальчиком и делай свои дела на улице. Витэ". Я сужаю глаза, чтобы он понял, что я говорю серьезно.
"Я не могу защитить тебя снаружи", — говорит он сквозь стиснутые зубы, и я чувствую, как с него спадает напряжение. Интересно, как далеко я могу зайти, прежде чем он сломается.
"Тогда ты, должно быть, не очень хорош в своей работе". Я усмехаюсь, когда он откидывает плечи назад и подходит ближе, наши груди почти соприкасаются. Воздух кажется более густым, а моя кожа — более горячей.
"Думаешь, я не смогу войти сюда, если снаружи будет стоять охранник?" Еще один шаг вперед, и я вынуждена отступить на шаг назад, чтобы он не столкнулся со мной. От уступки мои щеки пылают жаром.
"Думаешь, здесь ты в безопасности, совсем одна?" В его голосе есть нотки, от которых у меня по позвоночнику бегут мурашки. Он ведет меня назад, пока я не упираюсь в столбик с мясной утварью, его плечи сгорблены, как будто он хочет доказать, насколько он больше. "Думаешь, я не смогу сделать с тобой все, что захочу?"
В его словах звучит угроза, но его тон почти без эмоций. Полная противоположность моему, когда я прорычала: "Я бы хотела посмотреть, как ты, блядь, попытаешься".
Он молниеносно раскручивает меня, перекидывая через стол. Мое сердце ускоряется, бьется о дерево, а кровь приливает к ушам. "Отвали от меня!"
"Отвали от меня сама". Его голос похож на падающие камни, твердый и гравийный. "Давай, Кортес. Борись со мной".
Я тщетно сопротивляюсь в его железной хватке. Дышать становится все труднее, когда он опускает мою голову вниз, а его пальцы обхватывают мое лицо, закрывая мне рот. "Давай, кричи своим охранникам снаружи. Кричи о помощи". Он наклоняется и шепчет с насмешливой уверенностью: "Наверняка кто-нибудь тебя услышит".
Любая попытка издать звук заглушается его тяжелой рукой, и в моей груди поднимается паника. Особенно когда он стягивает мои брюки до половины. Ощущение воздуха на щеках пронзает тело как электрический разряд, побуждая меня бороться изо всех сил. Я брыкаюсь и пинаюсь, когда слышу, как он расстегивает ремень, и от звука лязгающего металла у меня сводит живот.
Он наклоняется надо мной, и даже легкое давление его веса на мою спину становится удушающим. Его голос похож на наждачную бумагу, когда он шепчет мне на ухо: "Я могу взять тебя прямо сейчас. Как захочу, и ты ничего не сможешь сделать, чтобы остановить меня". Горячие слезы застилают мне глаза, и я ненавижу его за это больше всего. "А после того, как я возьму у тебя все, я разожгу такой жаркий и эффективный огонь, что бомба в машине покажется костерком бойскаутов. От тебя осталась бы лишь кучка пепла к тому времени, когда твоя драгоценная охрана снаружи даже заметила бы, что что-то не так".
Он вбивает в меня свою мысль, прижимаясь ко мне. Холодный металл его ремня неприятно касается моей голой кожи. Он освобождает мой рот и встает прямо, но держит властную ладонь между моих лопаток. "Ты можешь ненавидеть меня, обращаться со мной как с собакой, говорить, чтобы я был хорошим мальчиком, но куда ты, туда и я. И когда дерьмо попадет в вентилятор, ты будешь рада, что я здесь, а не там".
Он осторожно натягивает мои брюки, его руки замирают на моих бедрах, почти извиняясь, прежде чем он оттолкнет меня. Его резкое отсутствие — это как будто пол уходит у меня из-под ног. Я стою на шатких ногах, кровь все еще бьется в жилах. К тому времени как я встаю и поворачиваюсь, он снова сидит на диване, его лодыжка скрещена на ноге, а перед ним лежит журнал с моего журнального столика.
Он — образец хладнокровия и собранности, в то время как я киплю в ядовитом жаре и безудержной ярости. Я приказываю своим легким делать глубокие, медленные вдохи, глядя на него, и обещаю себе превратить его жизнь в ад.
Я запираюсь в своей спальне, кипя от гнева и унижения.1 Я в ярости от того, что он был прав. Я не могла его остановить. Я не смогла остановить его. Я даже не смогла позвать на помощь. Он доказал свою правоту, и еще как. И это то, что проникает мне под кожу и заставляет меня чувствовать себя живым проводом. Он был прав.
Он был прав в своих утверждениях, но он был чертовски неправ в том, как он это сделал. Он наложил на меня свои гребаные руки, и я не собираюсь оставлять это безнаказанным. Пусть его наняли для выполнения работы — за неприличные деньги, добавлю я, — но он будет делать ее, не обращаясь со мной как с дешевой куклой, которой можно разбрасываться.
Если он собирается жить под моей крышей, он будет уважать меня или столкнется с последствиями. Может, я и не смогу победить
