– Понятая Тамара! Мы держим вас здесь не как поклонники ваших прелестных ножек, а в связи с чрезвычайным государственным делом. Сиди тихо и не канючь. Через полчаса подпишешь протокол осмотра этой квартиры и после этого мы тебя отвезем домой. Ясно?
По-моему, на нее это подействовало сильнее любого обхаживания. Она спросила:
– А потом вы куда поедете?
– Потом мы забросим эти материалы в Институт судебных экспертиз и Марат поедет ко мне. Нам еще нужно кое-что обсудить, – сказал я.
Марат посмотрел на меня удивленно. Он собирался домой, но я добавил:
– Твою жену я беру на себя. Ты мне действительно нужен.
– А можно я тоже к вам поеду? – спросила Тамара, и я понял, что теперь Светлов никуда от меня не денется, во всяком случае – этой ночью.
Той же ночью.
– Тот, кто замывал следы и убрал ковер из прихожей, – тот и убил твоего Мигуна, – сказал Светлов.
– И стрелял в форточку? – спросил я насмешливо.
– Не знаю. Если это не самоубийство, то убийство – третьего не дано…
– Глубокая мысль!
– Подожди. Строим гипотезу: а) разговор с Сусловым и разоблачение в связях с левым бизнесом – лучшее прикрытие для оправдания и инсценировки самоубийства. Верно? б) Мигун приехал от Суслова. Его кокнули и инсценировали самоубийство. И в) Суслов слег в больницу для вящей убедительности, что он к этому не имеет отношения.
– Но зачем стрелять в форточку? – упрямо повторял я. – И как они могли знать, что он поедет не домой, к жене, не в свой кабинет, а именно туда, где его ждет засада?
– Этого я не знаю… Но если это самоубийство – откуда вторая пуля? – моим же оружием отстаивал свою версию Светлов.
Разговор происходил в полтретьего ночи в моей однокомнатной квартире у метро «Аэропорт». Мы с Маратом сидели вдвоем в туалете, да простит мне читатель эту бытовую подробность. Наши девочки утомленно спали: Нина на кухне, на уложенном на пол матрасе, а Тамара – в комнате, в моей постели, которую мы с Ниной уступили нашим гостям. Жена Светлова, конечно, не поверила моим телефонным уверениям в срочности и важности наших дел и после третьего моего звонка просто отключила телефон, а Светлов махнул рукой: «семь бед – один ответ». К двум часам ночи девочки уснули, а мы с Маратом тихо заперлись в кабинке совмещенного с ванной туалета. Мы дымили нещадно и тихо обсуждали версии гибели Мигуна.
– А если просто какой-нибудь грабитель залез в его квартиру? Или какая-нибудь западная разведка?
– Да? – усмехнулся Светлов. – И при этом выбрали день, когда Мигун поругался с Сусловым?
– Что ж, – вздохнул я, – придется проверять все версии. Жаль, что Институт судебных экспертиз завтра не работает. Мы только в понедельник узнаем – Мигун стрелял в форточку или не Мигун…
Я вытащил из кармана несколько стандартных типографских бланков, которые заполнил тут час назад в одиночестве, пока Светлов был занят со своей Тамарой делами менее прозаическими. То были наброски «плана расследования по делу о смерти С.К. Мигуна». Здесь было все – от эксгумации трупа и графической экспертизы текста предсмертной записки Мигуна до судебно-биологической и баллистической экспертиз двух пуль и допроса всех родственников, близких и сотрудников Мигуна, а также допрос Суслова, Андропова, Курбанова. Здесь были разделы: «мотивы возможного убийства», «круг лиц, потенциально заинтересованных в смерти Мигуна», «способы проникновения в квартиру», «орудия преступления», «исследование одежды потерпевшего» и так далее.
– Фью! – присвистнул Светлов. – Уже составил? Когда же ты успел? Дай взглянуть…
Он просмотрел мой план, приговаривая: «Так… так… так… это лишнее… это – да… годится». Я усмехался, наблюдая за ним. Он еще не знал, зачем я так поспешил с этим планом. Проглядывая мои записи, он вел себя как профессор, который проверяет контрольную работу студента-первокурсника. При всем том, что мы с ним провели вмеcте не одно дело и знаем друг друга больше двадцати лет, в каждом из нас сидит, хоть и глубоко затаенное, самомнение профессионального превосходства. Я считаю, что у оперативников Уголовного розыска нет широты взгляда, чтобы охватить событие во всех взаимосвязях с общественными проблемами, то есть, нет криминологического чутья, а он уверен, что мы, «важняки», не умеем из массы конкретных событий и фактов выхватить самую главную нить, которая напрямую ведет к преступнику, или, иными словами, что у нас нет криминалистического нюха. И теперь я как бы держал перед ним экзамен на следственную смекалку и, судя по его периодическим – «это ни к чему», «это туфта», «это лишнее», – с трудом тянул на тройку с плюсом.
– Ну, ничего, старик, – сказал он покровительственно. – Планчик годится. Но сроки ты себе поставил, извини, не управишься!
– Один, конечно, не управлюсь, – сказал я. – А с тобой – может быть.
– Со мной? – изумился он.
– В понедельник буду просить начальство, чтобы тебя перевели в мою бригаду. Со всем твоим отделом.
– Ну, это – фиг! – сказал Светлов и встал весьма решительно. – Во-первых, меня тебе не дадут. Я прикомандирован к ГУБХССу, к Малениной. И кроме того, меня совсем не тянет влезать в это дело. Советом подсобить могу, тем более, что у Ниночки такие подруги. Но влезать в это дело официально – извини. У меня дети. Я еще жить хочу. Тут Андропов фигурирует. Суслов! Ты что?! На фиг! Моя хата с краю!
Какой-то шорох за дверью заставил нас оглянуться. Светлов открыл дверь.
– Господи, что тут происходит? – под дверью туалета стояла полураздетая, в моем домашнем халате, Тамара. – Я думала, тут просто занято, а они курят!
Часть 3 Суббота – «нерабочий» день
Суббота, 23 января, 10 утра
А снег все шел. Заметь белых разлапистых хлопьев скрывала очертания домов и деревьев. Улицы были пусты, лишь группы алкашей торчали у дверей винно-водочных магазинов – ожидали открытия. Но в метро было оживленней: веселая, никогда не унывающая молодежь в шерстяных и байковых лыжных костюмах шумно ехала к Белорусскому и Савеловскому вокзалам, чтобы оттуда махнуть за город, в заснеженные подмосковные леса. Им не было никакого дела до Мигуна, Суслова и Брежнева. Они себе живут, катаются на лыжах, хохочут, валяются в снежных сугробах, целуются обветренными губами и не знают, что, может быть, в эти дни решается судьба их правительства, а значит – и их собственная.
Я и сам не знал этого в то субботнее утро, я просто тихо выбрался из своей квартиры, где еще спали Ниночка, Светлов и Тамара, и поехал в Прокуратуру, чтобы в тишине своего кабинета на свежую голову еще посидеть над планом следствия.
В Прокуратуре тоже стояла субботняя тишина. Запертые двери кабинетов, пустые, чисто подметенные коридоры с бархатными дорожками. Лишь на пятом этаже, в кабинете Бакланова, стучала пишущая машинка. Я без стука, по-приятельски отворил дверь. И мне показалось, что Коля Бакланов, мой приятель и коллега, чуть вздрогнул от неожиданности, но справился тут же с испугом и сказал:
