ногами толчетесь! Вас еще не хватало. Бабы, работай! Волоки чугуны на двор.
Через полчаса председатель вышел на улицу и посмотрел на трубы. Дыму нигде не было.
— Здорово сработали, — сказал секретарь, — в момент вся деревня протрезвела.
— Дисциплина.
Приехавший человек, в кожаной куртке с хлястиком сзади и с портфелем в руках, пришел в школу, где было назначено собрание, и прошел через тесную толпу, которая раздвигалась перед ним на обе стороны, как это бывает в церкви, когда проходит начальство.
Остановившись перед столом, приезжий разобрал портфель, изредка поправляя рукой, закидывая назад волосы, которые у него все рассыпались и свешивались наперед, когда он наклонялся над столом. Потом он несколько времени подозрительным взглядом смотрел на толпу и вдруг неожиданно спросил:
— Самогонку гоните?..
Все молчали.
— Кто не гонит, поднимите руки.
Все стояли неподвижно.
— Что за черт… — сказал приезжий. — Всей деревней валяете! — И обратился к переднему: — Ты гонишь?
— Никак нет…
— Так чего ж ты руки не поднимаешь?
— А что ж я один буду?
— А ты?..
— Никак нет.
— Так вот… товарищи, объявляется неделя борьбы с самогонкой: кто перегоняет хлеб на водку, тот совершает величайшее преступление, так как зтим самым подрывает народное достояние. Хлеба и так мало, его надо беречь. Понятно?
— Чего ж тут понимать. Известное дело… — сказало несколько голосов.
— Ну, вот. И вы сами должны смотреть, если у вас есть такие несознательные члены общества, которые не понимают этого.
Передние, стоя полукругом перед столом, со снятыми шапками в руках, как стоят, когда слушают проповедь, при последних словах стали оглядываться и водили глазами по рядам, как бы ища, не окажется ли здесь каких-нибудь, несознательных членов.
— А то я проезжал по одной деревне, а там почти из каждой трубы дымок вьется…
— Нешто можно… Да за такие дела… тут дай бог только прокормиться.
— Праздник… — сказал чей-то нерешительный голос сзади.
— Мало ли что праздник. У вас вон тоже праздник, а дыму ведь нет.
Крайние от окон мужики пригнулись и зачем-то посмотрели на улицу, поводив глазами по небу.
— А нельзя эту неделю на ту перенести? — спросил чей-то нерешительный голос.
— Что?..
Вопрос не повторился.
— А по избам пойдете?
— Что там еще?
Ответа не последовало.
Через полчаса приезжий, закинув рукой волосы назад, вышел из школы. Все, давя друг друга в сенях, вытеснялись за ним на улицу и, затаив дыхание, ждали, куда пойдет…
Приезжий стоял с портфелем в руках и водил глазами по крышам изб. Мужички, справляясь с направлением его взгляда, тоже водили глазами.
— Дыму, кажется, нигде нет, — сказал приезжий.
— У нас никогда не бывает, — поспешно ответил председатель, протискавшись вперед.
— Это хорошо. А то у ваших соседей из каждой трубы дымок.
— Дисциплины нету, — сказал секретарь.
— Ну, так вот… объявляется, значит, неделя борьбы с самогонкой. Слушайтесь председателя и во всем содействуйте ему.
— А после этой недели как?..
— Что?..
Никто ничего не ответил.
— Наказание божие, — говорили мужики, — праздник подходит, все приготовили честь честью, затерли, вдруг нате, пожалуйста.
— Скоро еще, пожалуй, объявят, чтоб неделю без порток ходить.
— Вроде этого. У людей праздник, а у них — неделя.
— А, может, разводить начинать? — сказал голос сзади, когда приезжий скрылся за поворотом дороги.
— Я те разведу… — крикнул председатель. — Раз тебе сказано, что в течение недели — борьба, значит, ты должен понимать или нет?
Подошел, запыхавшись, кузнец. Его не было на собрании.
— Где пропадал?
— Где… — сказал кузнец, вытирая о фартук руки, — баба со страху корове вывалила затирку из чугуна, а та нализалась и пошла куролесить, никакого сладу нет.
— Прошлый раз так-то тоже прискакали какие-то, — сказал шорник, — а у меня ребятишки курили, да так насвистались, шатаются, дьяволята. Один приезжий что-то им сказал, а мой Мишка восьмилетний — матом его. Ну, прямо, обмерли со старухой.
— С ребятами беда. Все с кругу спились.
— Заводчики — своя рука владыка.
— Моему Федьке девятый год только пошел, а он кажный божий день пьян и пьян, как стелька.
— Молод еще, что же с него спрашивать.
— Да, ребятам — счастье: нашему брату подносить стали, почесть, когда уж женихами были, а эти чуть не с люльки хлещут.
— Зато будет, что вспомнить.
— На войне уж очень трудно было. Пять лет воевали и скажи, голова кажный день трезвая. Ну, прямо на свет божий глядеть противно было.
— А тут опять теперь затеяли. Что ж, они не могли в календарь-то посмотреть; под самый праздник подгадали.
Председатель что-то долго вглядывался из-под руки в ту сторону, куда уехал агитатор, потом спросил:
— Не видали, что, он мостик проехал или нет?
— Вон, уже на бугор поднимается, — сказало несколько голосов, и все посмотрели на председателя. Тот, достав кисет и ни на кого не глядя, стал свертывать папироску.
— Да, во время войны замучились. Бывало, праздник подойдет — водки нет. И ходят все, ровно потеряли что. Матерного слова, бывало, за все святки не услышишь.
— Вот это так праздник.
— Это что там — мертвые были.
— Эх, когда заводы громили… Вот попили… в слободке, как дорвались до чанов со спиртом, так и пили, покамест смерть не пришла.
— Вот это смерть… в сказке только рассказывать.
— Да… бывало, по деревне пойдешь, словно вымерла вся: без памяти лежит.
— Свободы настоящей нет. Эх, — сказал кто-то, вздохнув. — Ведь это сколько даром хлеба-то пропадает — на этот налог обирают. Ведь ежели бы он целиком-то оставался, тут бы как с осени котел вмазал, ребят в дело запряг и лежи, прохлаждайся. А то вот праздник подходит, а мы, как басурмане…
— Наоборот все пошло, — сказал кто-то, — прежде под праздник люди были пьяные, коровы трезвые, а теперь люди трезвые, коровы пьяные…
Кузнец только молча плюнул. Потом, немного погодя, сказал:
— Бутылки на две выжрала, анафема.
— А какую водку стали было гнать. Прежде, бывало, пьешь, — мать пресвятая богородица, за что ж ты наказала, и гарью какой-то и дегтем от нее воняет, после головы не подымешь. А теперь только навострились, а они со своими неделями. Да аппараты еще отбирают. Значит, опять на стену лезть.
— Нешто они об этом думают? Им одна только забота — дело развалить.
— Да нешто без водки можно? Не говоря уж о том, что душа требует, а и дела без нее никакого не сделаешь: заявление какое подать, в волость идти, — что ж, ты и явишься с пустыми руками?
Председатель молча курил и, сплевывая, всё поглядывал на бугор.
— Верно, верно, — отозвались дружные голоса.
— Я вот лошадям своим пачпорт опоздал выправить. Им уж давно совершеннолетие вышло, а они
