ярко-зеленый, красный и белый цвета и писали молитвы, которые должны были уберечь их обитателей во время их путешествия в загробный мир. Тела покрывали льняным полотном, украшенным текстами из Книги мертвых.
Перед мастабами полумесяцем стояли двадцать фигур в плащах и капюшонах. Собрание в капюшонах пело, судя по звуку, молитву. Хуэй напрягся, чтобы разобрать слова.
Другая фигура в капюшоне стояла перед ними, вытянув руки. По тонким запястьям, выглядывающим из рукавов, Хуэй понял, что это женщина.
Значит, это были не Сорокопуты, но какой ритуал здесь разыгрывался? Хуэй никогда не слышал о таком. Если бы это были священники, они были бы в своем храме, и в это время они совершали бы свои священные ночные омовения, а не молились, что, как он знал, они делали только на восходе и закате.
Пение стихло, и наступила тишина, нарушаемая только свистом ветра среди расколотых камней разрушающейся пирамиды. Центральная фигура продолжала стоять, раскинув руки, и томным движением сбросила с себя плащ и мантию. Луна освещала ее обнаженное тело, и Хуэй не мог удержаться, чтобы не позволить своему взгляду задержаться на ее тяжелой груди, широких бедрах и темноте в ее лоне. Но когда он посмотрел ей в лицо, то отшатнулся. Это была Исетнофрет, его мать. Охваченный стыдом за всплывшие мысли, он отвернулся. Он чувствовал, как горят его щеки. Но любопытство к происходящему взяло верх над ним, и он снова был захвачен ритуалом.
Единственное, что носила Исетнофрет, - это обруч на лбу с меткой Сета. Но Хуэй увидел, что ее тело было разрисовано магическими символами, вдоль длинных ног, поперек выпуклости живота, на ребрах, изгибающихся при каждом глубоком вдохе, и на предплечьях. Хуэй мельком увидел узор из звезд, луны и звериной головы бога, которому она посвятила свою жизнь.
Снова протянув руки, она начала нараспев чистым голосом: - Здесь мы стоим перед всевидящими очами Сета, Повелителя Хаоса, нашего Бога Огня и Пустыни, Царя Зависти, Мастера Обмана, Повелителя Бурь. - Она сделала паузу и облизнула губы. - Повелителя насилия. Последовало еще одно долгое молчание, тяжелое от напряжения. - Бога чужеземцев. Бога гиксосов.
Хуэй вздрогнул при упоминании этой воинственной варварской породы. Зачем его матери называть их по имени?
- Сет, сын Геба, земли, и Нут, неба, - продолжила Исетнофрет, и ее голос вознесся к вершине пирамиды. - Брат Осириса, Исиды и Нефтиды. Мы взываем к вам.
Его мать повернулась к небольшому алтарю, установленному позади нее, и достала из него длинный бронзовый нож. Положив его на ладони, она подняла его к небесам. Ее голова откинулась назад, и она выдохнула: - Прими эту жертву.
Один из верующих отошел в сторону, скрывшись из поля зрения Хуэя. Когда он вернулся, в руках у него была веревка, а на другом конце был крокодил, меньший, чем те, которых Хуэй видел в Ниле. Бронированная шкура тоже была светлее бронзы и более гладкой. Хуэй знал, что некоторые из этих диких зверей пробирались вверх по каналу от великой реки в поисках добычи. Однако этот не был диким. Его широкая морда была плотно закрыта, и он был странно послушен, его шаги были медленными, длинный гребнистый хвост не трепыхался. Может, ему дали какое-то зелье, чтобы лишить жизненных сил? - задумался он.
Фигура в капюшоне потащила зверя перед Исетнофрет, где он, казалось, потерял остатки своей воли. Трое других шагнули вперед и перевернули зверя на покрытую коркой спину, подставив лунному свету его бледное брюхо. Схватившись за рукоятку ножа над головой, Исетнофрет нанесла удар сверху вниз. Кровь брызнула на нетронутый известняк. Те, кто принес его, удерживали его, пока его жизненная сила иссякала.
Как только ритуальное убийство было совершено, один из верующих взял нож и начал отрезать небольшие кусочки мяса от зияющей раны в животе крокодила. Хуэй наблюдал, как он двигался вдоль полумесяца молящихся, раздавая им кусочки, которые каждый засовывал себе в рот и съедал.
Последний кусок оставили для его матери. Кровь крокодила измазала ее рот и стекала по подбородку, пока она жевала и глотала сырую плоть.
Хуэй был потрясен. Это было эротично, но пугающе. Это, должно быть, члены Культа Сета его матери, но он не мог понять цель этого ритуала. Как все это ускользало от него всю его жизнь? В Лахуне были секреты, это было ясно, и его собственная семья хранила их. Это откровение встревожило его.
- Пришло время, - продолжала Исетнофрет, - приветствовать великого Сета в нас. Чтобы стать единым целым с ним, а ему - единым целым с нами. Он будет жить в наших сердцах.
Исетнофрет протянула руку, и еще один из молящихся шагнул вперед - самый высокий из присутствующих. С алтаря он поднял золотую чашу с инкрустированным изображением скорпиона. Когда мужчина подошел к Исетнофрет, Хуэй увидел, что в чаше на поверхности жидкости цвета расплавленного янтаря плавает цветок. Даже на таком расстоянии Хуэй мог разглядеть голубой оттенок на похожих на пальцы лепестках цветка.
Это был священный Голубой Лотос, голубая лилия, найденная в водах Нила и известная своими магическими свойствами. Много тайн окружало цветок, но Хуэй не сомневался в его красоте. Разве жрецы не создавали целые озера для выращивания лилии, чтобы использовать ее в своих ритуалах? Ему говорили, что в этих нежных лепестках заключена сила всей жизни. Сладко благоухающие лазурные цветы цвели всего три дня в году и, по словам жрецов, содержали в себе сущность самого Ра, Владыки Солнца. Лепестки закрывались, когда на землю опускалась ночь; лилия погружалась под воду, а затем снова поднималась на рассвете, чтобы раскрыться с первыми лучами солнца.
Его сердце забилось быстрее. Здесь было волшебство, о котором он и не мечтал, что увидит в действии. Говорили, что как только жрецы выпивали эссенцию Голубого Лотоса, они становились едиными с богами. Они могли видеть за пределами человеческого царства, слышать шепот о великих тайнах. Вот почему цветок был так важен во время погребального обряда, поскольку он направлял душу к загробной жизни. Какие чудеса, какие силы. И теперь этот легендарный Голубой Лотос был в руках его матери.
Исетнофрет поднесла чашу к губам и сделала большой глоток, и Хуэй начал видеть ее в новом свете – такой могущественной, как говорили все жители Лахуна, и возможно, даже боялись. Как могло быть иначе, если она претендовала на Голубой Лотос?
