Или «Heaven Up Here» группы Echo and the Bunnymen, прямой противоположности Talking Heads — тут соль не в ритмах и драйве, а в звучании и настроении, в том великом стенании, порождаемом ими, во всей той тоске, и красоте, и мрачности, которая то накатывает, то отступает в их музыке, нет, которая и есть музыка. И хотя о вокалисте мне известно немало, хотя я прочел тонны интервью с ним, как и со всеми остальными музыкантами, чьи пластинки у меня есть, музыка стряхивала с себя все эти знания, не желала хранить их, потому что в музыке нет смысла, нет значения, нет личности, а есть лишь голоса, и каждый — со своими отчетливыми особенностями, как будто каждая эта особенность в своем чистейшем виде, без тела, без личности, да, как бы образует личность без лица; и на каждой пластинке было бесчисленное множество таких отпечатков из другого мира, который открывается, когда ставишь пластинку на проигрыватель. Я так и не уразумел, что меня наполняет, когда меня наполняет музыка, знал только, что мне всегда этого хотелось.
К тому же музыка, безусловно, меняла меня, с ее помощью я делался видимым, тем, кто вызывает восхищение, конечно не равное тому, которое вызывают создатели музыки, однако среди тех, кто ее слушает, я был в первых рядах. Здесь, на севере, этого, наверное, никто не заметит, как не замечали в Кристиансанне, но и здесь существовали ценители подобного, это я точно знал. И я непременно окажусь среди них.
Я какое-то время перебирал пластинки и расставлял их так, чтобы усилить впечатление, которое производил каждый из альбомов, и, возможно, позволить тому, кто станет их рассматривать, выстроить новые, неожиданные взаимосвязи. Потом я пошел в магазин — купил пива и замороженную пасту карбонара. Еще я взял кочан капусты, несколько яблок, несколько слив и гроздь винограда, которые на следующий день собирался использовать в качестве наглядного пособия на уроке природоведения с третьим и четвертым классами: знакомясь накануне с их учебным планом, я решил, что надо бы продемонстрировать им космос.
Вернувшись домой, я сунул пасту в микроволновку, а потом съел прямо из контейнера, запивая пивом и читая «Дагбладет». Сытый и довольный, я ушел в спальню и прилег на часок отдохнуть. Сознание еще долго подсовывало мне лица школьников и учителей и школьную обстановку, но затем все исчезло. К действительности меня спустя полтора часа вернул звонок в дверь. Чего ждать, я не знал, звонить мог кто угодно, поэтому к двери я направился в какой-то сонной тревоге. За дверью стояли три девочки из моего класса. Смело улыбнувшись, одна из них, Андреа, поинтересовалась, можно ли им войти. Другая, Вивиан, хихикнула и покраснела, а третья, Ливе, требовательно смотрела на меня из-за больших очков с толстыми стеклами.
— Разумеется! — сказал я, — проходите!
Как и другие гости, войдя в гостиную, они огляделись. Все три жались друг к дружке, подталкивали друг друга локтями, хихикали и краснели.
— Да вы садитесь! — я кивнул на диван.
Они послушно уселись.
— Ну, рассказывайте, — сказал я, — что вас ко мне привело?
— Мы хотели посмотреть, как вы живете. Нам просто скучно было, — призналась Андреа.
Значит, она у них главная? В школе мне так не показалось.
— Здесь заняться нечем, — добавила Вивиан.
— Ага, вообще, — подтвердила Ливе.
— Да, это никуда не годится, — согласился я, — но и тут у меня не особо весело.
— Да, настоящая дыра, — сказала Андреа.
— Ты про мою квартиру? — спросил я.
Она залилась краской.
— Да нет, вот вы глупый. Про деревню! — воскликнула она.
— Я как девятый класс окончу, прямо в следующую секунду свалю, — сказала Вивиан.
— И я тоже, — подхватила Ливе.
— Вечно ты за мной повторяешь, — сказала Вивиан.
— Ну да. И что? — удивилась Ливе.
— «Ну да. И что?» — передразнила Вивиан, да так точно, что даже дважды изобразила, как Лив дергает носом под дужкой очков.
— Оооо! — сердито протянула Ливе.
— Ты же тут не монополист на отъезд из деревни в шестнадцать лет, — я посмотрел на Вивиан, та улыбнулась и отвела взгляд.
— Вы так странно говорите, Карл Уве, — сказала Андреа. — Что такое монополист?
Звук собственного имени застал меня врасплох, и я, смотревший в этот момент на Андреа, покраснел и опустил глаза.
— Тот, кто владеет чем-то в одиночку, — ответил я и снова взглянул на нее.
— Ах, ну дааааа, — протянула она так, будто готова была умереть от скуки.
Ее подружки засмеялись. Я улыбнулся.
— Я вижу, вы еще много чего не знаете, — пошутил я. — Повезло вам, что я сюда приехал.
— Это не про меня, — сказала Андреа, — все, что мне надо, я знаю.
— Только машину не водишь, — осадила ее Вивиан.
— Да я умею водить, — возразила Андреа.
— Ага, только тебе все равно нельзя. Я в этом смысле.
Они умолкли. Я смотрел на них с улыбкой и, видимо, с долей превосходства, потому что Андреа прищурилась и проговорила:
— Нам, между прочим, тринадцать лет. Мы не малышня какая-нибудь, вы не думайте.
Я рассмеялся.
— А с чего мне так думать? Вы в седьмой класс ходите, я в курсе. Я даже помню, как оно.
— В смысле?
— Когда ты становишься старшеклассником. Сегодня же у вас первый день в старшей школе.
— Это мы заметили, ага, — кивнула Вивиан. — Сегодня было еще скучнее, чем в шестом.
Воздух прорезало дребезжанье дверного звонка. Девочки переглянулись. Я встал и пошел открывать.
Это пришел Нильс Эрик.
— Привет, — сказал он, — пригласишь старого коллегу на чашку кофе?
— А пива не хочешь?
Он поднял брови в напускном недоумении, а может, недоверии.
— Нет, спасибо. Мне потом за руль садиться, лучше перебдеть.
— Давай, заходи, — пригласил его я.
Он остановился посреди гостиной, и девочки уставились на него.
— Значит, вот вы где по вечерам сидите, — сказал он.
— А к тебе они еще не заходили? — спросил я.
Он покачал головой.
— Но сегодня после обеда четвероклашки забегали. Я как раз рыбные котлеты жарил.
— Нам просто скучно, — пожаловалась Ливе.
Две других сердито посмотрели на нее. А потом встали.
— Ну ладно, — сказала Андреа, — пошли дальше.
— Счастливо! — сказал я. — Заходите как-нибудь!
— Ха! — фыркнула Вивиан из коридора, перед тем как захлопнуть дверь.
Нильс Эрик улыбнулся. В окно мы увидели, как девочки быстро шагают вниз, к магазину.
