особенно с учетом того, что ему ее разъяснили самым подробным образом. Конечно же он все понимал, но не хотел ронять свой престиж и престиж арийской физики в глазах научной общественности, внимательно следившей за полемикой между ним и Оппенгеймером.
Летом 1939 года, незадолго до начала Второй мировой войны, Вернер Гейзенберг посетил Соединенные Штаты, побывал в нескольких университетах, а также принял участие в симпозиуме по космическим лучам, который проходил в Чикаго. Докладчики, и в первую очередь Роберт Оппенгеймер, критиковали теорию Гейзенберга, но тот все же попытался защитить свои взгляды с трибуны. Выступление Гейзенберга, не желавшего признавать свои ошибки даже после того, как его ткнули в них носом, закончилось перепалкой между ним и Оппенгеймером, в которой оба участника не давали себе труда сдерживаться. Оппенгеймер победил, потому что истина и логика были на его стороне. «Американцы невыносимы, – жаловался Гейзенберг в письме к своей жене Элизабет. – Их бесцеремонность превосходит все границы. У меня было такое ощущение, будто я нахожусь среди ковбоев в каком-то салуне».
Осенью того же года Гейзенберг был включен в команду ученых, занимавшихся разработкой нацистского «Уранового проекта», административными кураторами которого были министр авиации рейхсмаршал Герман Геринг, рейхсляйтер Мартин Борман (правая рука Адольфа Гитлера), рейхсминистр почты и связи Вильгельм Онезорге и рейхсминистр вооружения и боеприпасов Альберт Шпеер. Научным куратором проекта являлся физик Эрих Шуман, имевший звание генерала сухопутных войск (а еще он был внуком известного композитора Роберта Шумана). В рамках проекта Вернер Гейзенберг занимался теоретическими работами по конструированию ядерного реактора.
К «Урановому проекту» мы еще вернемся, а пока только скажем, что Роберт Оппенгеймер победил Вернера Гейзенберга и в этой большой «дуэли». Первая в мире атомная бомба была создана в Соединенных Штатах.
Зверства нацистов, которые, по собственному признанию Оппенгеймера, вызывали в нем «тлеющую ярость», пробудили чувство сопричастности к еврейской нации. Оппенгеймер не раз жертвовал довольно крупные суммы в пользу бежавших от нацизма ученых, а также организовал переезд в Соединенные Штаты младшей сестры своего отца Хедвиги Штерн и семьи ее сына Альфреда. Когда кузен спросил у Роберта, что представляет собой Америка, тот ответил: «Это великая страна не только по размерам, но и по духу, где у всех равные возможности для устройства своей жизни благодаря наличию демократических средств… Вас волнует вопрос: могут ли здесь иметь место зверства, подобные тем, что вы видели в Европе? Я отвечу, что здесь насилие невозможно, потому что в саму природу американской демократии встроен предохранительный клапан».
Мнение нашего героя об Америке и ее «демократических средствах» будет изрядно подпорчено в 1954 году. Но до этого пока еще далеко…
Глава десятая
Джин из рода Тэтлоков[53]
Тайны науки открываются не потому, что они полезны, а потому что их можно было найти.
Роберт Оппенгеймер
Весной 1936 года Роберт Оппенгеймер познакомился с Джин Тэтлок, учившейся на медицинском факультете Стэнфордского университета, а с осени начал ухаживать за ней. Довольно приличный временной разрыв между знакомством и ухаживанием свидетельствует о том, что чувства к Джин были осознанными, обдуманными, а стало быть, глубокими.
В кого мог влюбиться такой неординарный человек, как наш герой? Только в неординарную женщину.
Отец Джин, Джон Тэтлок, получивший докторскую степень в Гарвардском университете, был известным филологом, специалистом по Джефри Чосеру и литературе елизаветинской эпохи[54]. На момент знакомства Роберта и Джин Джон Тэтлок занимал профессорскую должность в Калифорнийском университете, так что наш герой хотя бы шапочно должен был быть с ним знаком. Но с Джин Оппенгеймера познакомила Мэри Эллен Уошберн, у которой он арендовал квартиру. Мэри Эллен и Джин объединяло членство в Коммунистической партии, но ходили слухи, что девушек связывают и иные отношения. Слухи слухами, но в одном из писем Тэтлок писала, что «был период, когда я считала себя гомосексуальной и отчасти вынуждена верить в это по сей день, но логика убеждает меня в том, что я не могу быть такой из-за своей “немужественности”».
В 1936 году американские коммунисты массово проводили сборы средств для испанских республиканцев, которые воевали с националистами, возглавляемыми генералом Франсиско Франко. Некоторые американцы не ограничивались финансовой помощью, а ехали в Испанию сражаться на стороне республиканцев. Набором добровольцев и вообще всей помощью республиканцам занимался Коминтерн – мировая коммунистическая партия[55], так что любой помогающий в той или иной степени вступал в контакт с коммунистами.
«Я не думаю, что ее интересы действительно были политическими, – писал Оппенгеймер в 1954 году, когда Джин уже не было в живых. – Она просто любила эту страну, ее людей и ее жизнь… Не должно создаваться впечатление, что именно под влиянием Джин Тэтлок я завел друзей левого толка или почувствовал симпатию к делам, которые до тех пор были далеки от меня, как дело лоялистов [республиканцев] в Испании и помощь мигрантам. Я уже упоминал некоторые другие причины, которые этому способствовали. Мне понравилось новое чувство товарищества, и в ту пору я чувствовал сопричастность к жизни своего времени и своей страны».
Скорее всего, Оппенгеймер был прав: интересы Джин вряд ли были сугубо политическими, ведь она выросла в буржуазной среде и вращалась в буржуазных кругах, основу которых составляла интеллектуальная элита. Реальный вклад Джин в коммунистическое дело выражался лишь в том, что она время от времени писала статьи для коммунистической газеты Western Worker, не более того. Да и сам возраст вступления в Коммунистическую партию – девятнадцать лет! – наводит на мысль о том, что вряд ли это было сделано по стойким убеждениям, скорее всего, сыграла роль свойственная юности склонность к протестам.
Изначально Джин собиралась пойти по стопам отца – изучала в колледже английскую литературу, но затем предпочла медицинскую стезю и в 1933 году поступила на годичные подготовительные курсы в Калифорнийском университете, а с 1935 года начала учебу в Стэнфорде. Джин привлекала психиатрия, и можно предположить, что этот интерес был «корыстным». Ей хотелось разобраться в себе и своем мироощущении. Судя по тому, что в 1943 году Джин впала в тяжелейшую депрессию, закончившуюся 4 января 1944 года суицидом, проблемы у нее были серьезные, но до поры до времени ей успешно удавалось их скрывать. Возможно, все началось с переживаний по поводу собственной гомосексуальности, но могли быть и другие предпосылки. В предсмертной записке Джин написала, что ей все опротивело, что она хотела жить с полной отдачей, но ее словно бы парализовало, и она не может понять, почему так произошло, но хотя бы может избавить мир от себя.
В 1936 году все было иначе. Джин жила «на полную катушку»: изучала медицину, зачитывалась Фрейдом, писала статьи в газету, которая годом позже прекратит свое существование, посещала коммунистические мероприятия и часто меняла
