твоя настоящая работа. Настолько настоящая, насколько это возможно. Мы с тобой оба знаем, что нет ничего важнее нашей семьи. И для тебя нет ничего важнее, чем быть здесь. — Томми говорит авторитетно, оставляя за собой последнее слово.
Бруно откидывается назад, и его плечи опускаются в знак покорности.
— Ты ведешь себя не очень профессионально, Томазо, — замечает Бруно по-итальянски. К счастью, я свободно владею им благодаря своей матери.
Томми отвечает ему также.
— Это не корпоративная Америка, Бруно. Это магазинчик для мам и пап. Кстати, ты еще не был в «Маме и леденцах»? У них самый лучший шоколад.
Замечание о шоколаде прорезает пламя между ними. Их выражения лиц смягчаются.
— «Мама и леденцы». Звучит знакомо. Где это? — спрашиваю я, также на итальянском.
Четверо братьев хором: — Ты говоришь по-итальянски?
На моих губах мелькает улыбка.
— Sì.
Томми обнимает меня сбоку.
— Мы оставим ее у себя. Мама и папа будут в восторге от этой девочки. Добро пожаловать в семью, Глория. — При этом он жестом приглашает Луку и Нико выйти за ним за дверь. — Мы оставим вас, дети, разобраться во всем, как профессионалы, — говорит он через плечо.
Смех чередуется с их тяжелыми шагами по лестнице.
Вслед за ними комнату заполняет тишина.
— Могу я посмотреть на твою ногу? — осторожно спрашиваю я.
— Ты врач?
— Нет. Но я ломала несколько пальцев и плюсневых костей. Кроме того, я училась на врача скорой помощи и даже сдала экзамен. Но это было, когда я еще танцевала. Колледж был после того, как я покалечила пальцы ног.
— Почему ты вместо этого занялась бухгалтерией?
— Меньше крови и трагедий.
Похоже, он складывает эту информацию в папку в своей голове. Скорее всего, у него есть папка с надписью: «Глория — потенциально неблагополучный сотрудник».
Тем не менее, Бруно снимает носок. Я смотрю на его ногу — она очень мужественная, как и все остальное в нем, и опухшая. Но синяки минимальны, все выглядит правильно, и, к счастью, нет прокола от моего высокого каблука.
— Нельзя быть уверенным без рентгена, но думаю, что с тобой все будет в порядке.
Однако если момент, предшествовавший злополучному ранению, о чем-то говорит, то, возможно, нет. Я вспоминаю, как была в его объятиях, как наши взгляды встретились, наши губы разомкнулись от желания, а потом мы отпрыгнули друг от друга.
— Со мной все будет в порядке? — спрашивает он небрежно.
Я не в порядке.
— Если тебе станет легче, я сняла преступную обувь. — Я показываю на свои ноги. — Если хочешь, можешь торжественно выбросить их в мусорный бак или поджечь.
Эти слова эхом отдаются в моих ушах вместе со словами «Глория, ты уволена», сказанными Бруно всего несколько минут назад.
На его лице не отражается ни веселья, ни облегчения, на которые я надеялась, когда предложила ему честь уничтожить мои туфли.
— Мне не следовало там находиться.
— Вон там? — Указываю на место аварии, затем мой взгляд опускается на пол. Может быть, я ошибаюсь, и та химия, которую я чувствую, рождается из желания, чтобы все наладилось здесь, в Хоук-Ридж-Холлоу, чтобы у меня здесь было будущее, чтобы когда-нибудь снова влюбиться. — Если хочешь меня уволить, я пойму.
Он качает головой.
— Последнее слово за Томми.
С облегчением усаживаюсь на стол и качаю ногами, привлекая внимание Бруно.
Он вздыхает.
— Да, я вижу, ты сменила обувь. — Голос Бруно напрягается, словно он сопротивляется словам, когда говорит: — Спасибо.
— Тапочки Санты.
— Мне нравятся блестки.
— Правда?
— Немного блесток не помешает. Возможно, мне понадобится пара.
Я улыбаюсь, но его тон ровный, поэтому не могу понять, шутит он или издевается надо мной, что неприятно напоминает об отношении Коула к моей подработке.
Затем Бруно добавляет:
— Не уверен, что смогу вернуть ногу в ботинок. Или ходить. Снова. Когда-нибудь.
Возможно, Томми был прав, и он очень мягкосердечен.
Я снимаю тапочки и показываю ему свои ноги.
— Это результат перелома пальцев ног и того, как они выглядят после танцев на них. Несколько операций спустя... — Они довольно уродливые. — Я никогда не ношу сандалии, но, как видишь, я все еще могу ходить. — Похлопывая Бруно по руке, я говорю: — Уверена, что с твоей ногой все в порядке, и она не будет выглядеть как эти копыта.
При этом я вызываю смех, который соперничает со смехом его братьев, когда я спросила, кто такой Брайан. К сожалению, это за мой счет.
До того, как Коул бросил меня, чтобы отправиться в свое астрологическое, кристаллическое путешествие к просветлению, он настаивал, чтобы я всегда держала ноги прикрытыми. На самом деле, он был первым, кто назвал их копытами. Они не такие уж страшные. Это просто ноги танцора после нескольких лет запихивания их в неудобную обувь, работая в профессиональном пространстве.
Мои внутренности слегка подрагивают. Снова надеваю тапочки, и мое настроение падает. Возможно, мои надежды были напрасны, и Бруно — грубиян. Выглядываю в окно, чтобы почувствовать рождественское настроение. Белые и разноцветные огни светятся, как яркие жевательные резинки, а снег продолжает падать.
Поднимаю подбородок, отвожу плечи назад и говорю:
— Мне нужна эта работа, и я хотела бы остаться. Я приложу все усилия, начиная с этого момента. Расскажи мне, на чем ты остановился перед тем, как мы снова чуть не поцеловались, и...
Бруно выпучивает глаза.
— Я имела в виду до того, как я раздробила тебе ногу.
— Моя нога в порядке. Ты сама так сказала.
Приподнимаю обе брови, удивленная тем, что он признает это.
Преувеличенно вздохнув, тот говорит:
— Ты можешь остаться. Только без высоких каблуков.
— Договорились. — Я протягиваю ладонь для рукопожатия.
Бруно не пожимает мою руку. Это почти как наказание, словно он знает, как сильно я хочу прикоснуться к нему, почувствовать его крепкую хватку против моей, может быть, потянуться к его предплечьям, переместиться к бицепсам...
Следующие несколько часов, сидя на своем месте, закинув ногу на ногу, Бруно отдает мне распоряжения, пока снег накапливается в сугробы на подоконнике. Его братья прощаются, уходя в конце дня. Задерживаясь допоздна, я чувствую, что Бруно — трудоголик, или ему доставляет удовольствие наблюдать, как я делаю тяжелую работу.
Кобальтовые сумерки переходят в черные, когда я заканчиваю работу, и все готово к глубокой очистке, а затем к
