шагов из угла в угол. Беккария сел за стол и не мешал. Он понимал!!! Молча, одними глазами он наблюдал за обреченным, которому дали еще одну, последнюю, возможность выбора перед вечным молчанием.
Беккария ждал…
Подойдя к столу, Бруно, уже решившись, как-будто (Беккария это почувствовал) хотел было что-то сказать, но вдруг, резко повернувшись, снова пошел свои, последние 16 шагов. Остановившись в дальнем углу комнаты, не поворачиваясь, с опущенной головой, тихо, еле слышно сказал:
– В раю.
Иуда
Учитель сделал едва заметное движение и Иуда Искариот, и так, сидевший ближе всех к Учителю подвинулся к нему вплотную, готовый ловить каждое слово Иисуса. Для остальных апостолов все это осталось незамеченным: шла вечеря все были увлечены разговорами друг с другом.
– Слушаю тебя, Учитель, – шепотом сказал Иуда.
Наклонившись к самому уху Иуды, Иисус так же тихо прошептал:
– Нам надо серьезно поговорить с глазу на глаз.
Как бы никому конкретно, но громко Иуда сказал:
– Пойдем, Учитель, нам надо посоветоваться насчет общинной казны: мне кажется, что завтра мы не сможем накормить всех апостолов, в нашей общинной казне мало денег.
Они вдвоем вышли из-за стола, отошли в сторону.
– Слушаю тебя, Учитель, – сказал Иуда, вопросительно посмотрел на Иисуса и склонил колена.
– Встань сегодня, мы будем говорить как те, которым суждено вскоре умереть, приняв страшные муки: одному – на кресте, другому – в ужасных сомнениях. У обоих из нас есть только этот путь, другого пути не дано, – сказал Христос тихим, но уверенным голосом.
– Но почему, Учитель, почему? Ты еще многому должен научитесь нас, мы еще слабы, ты должен дать нам силу духа и знаний, чтобы повести за собой иудеев и иноверцев, – вскрикнул Иуда. – А у нас даже так мало денег, что мы не сможем накормить всех, кто завтра придет на твою проповедь, если ты не преломишь хлебы, как в прошлый раз.
– Слушай меня, сын мой возлюбленный: проповедей больше не будет, первосвященники только и ждут, чтобы застать меня в пустынном месте без тысяч учеников, чтобы без лишней, да, повторяю, без лишней резни и раздора между иудейским народом и римлянами схватить меня, судить и казнить, – сказал Иисус.
– Но зачем, зачем, им это надо? Ты же учишь жить по заповедям Моисея и не бунтовать против Кесаря, – удивленно спросил Иуда.
– Даже ты, Иуда, мой лучший ученик, так и не понял, что Мессия должен принести народу новую веру, которая проповедует те же заповеди Библии, но несет старой вере разрушение и потерю власти первосвященников над иудейским народом. Первосвященники сразу поняли это, поскольку новая вера должна объединить все народы, а не только иудеев. Но объединить народы можно, лишь сняв со всех проклятие Божие за совершенный в начале времен первородный грех Адама и Евы. Я воскресну, и произойти это должно через три дня, чтобы, воскреснув в воскресенье, иудейский мир радовался не только чудесному избавлению от рабства египетского, но и со всеми народами получил благодать освобождения от первородного греха и прощение человека Богом, – сказал Спаситель.
– Но почему именно я? – воскликнул Иуда.
– Иуда! Возлюбленный ученик мой, даже ты, несмотря на все мои проповеди, не понял цель прихода Мессии и считал меня тем, кто объединит иудеев и возглавит их в борьбе против римского рабства, что же рассуждать об остальных апостолах. Они поймут мое предназначение, но только после мученической моей смерти на кресте – человеческой смерти и воскрешения, ибо Бога нельзя убить, он вечен, – произнес Иисус и добавил:
– Я даже знаю, что сегодня ты собирался выдать первосвященникам это тайное место, где мы проводим вечерю и именно для того, чтобы меня схватили. Иудейский народ по твоему убеждению, восстал бы, и я возглавил бы это восстание: так ты понимал мою миссию. Я не укоряю тебя в твоих мыслях, ибо мысль, которая идет от чистой души, сама чиста и невинна.
Иуда некоторое время смотрел Учителю прямо в глаза и затем безнадежно потупил взгляд.
– Но я же буду проклят в веках! – еле сдерживая вопль, выдавил из себя Иуда.
– Да, Иуда, да! Твое бессмертие станет бессмертием проклятия, имя твое станет в веках нарицательным. Но большего счастья, чем содействовать выполнению своей миссии Мессией и выполнить личную просьбу Бога, нет. И не забывай: душа твоя останется бессмертной и бытие души бесконечно во времени; может и откроется когда-нибудь правда. Это все, чем могу тебя поддержать и утешить.
– А если я все же откажусь? – с надеждой спросил Иуда.
– И у Петра, и у Варфоломея, и у других апостолов своя миссия в этом мире – больше просить мне некого, думай, но не забывай, что уже пятница, – ответил Иисус.
Голова Иуды раскалывалась от боли, мысли смешались. Иуда постоянно повторял:
– В мгновение превратиться из лучшего и любимого ученика в предателя для всех и на века? Не в бреду ли услышал я эти слова, может сам Диавол нашептал мне их?.. Нет! Это сказал Учитель!.. Или? – проносились мысли в голове Иуды.
Иуда любил Иисуса и готов был, не задумываясь отдать свою жизнь за него.
«Но отдать свое я?..» – так он понимал свою душу.
В тоже время всю жизнь бродить по разным странам, неся его веру – это было не для него.
«В душе я воин-бунтарь и оружие в своих руках понимаю лучше всяких слов», – споря сам с собой и убеждая самого себя, думал Иуда. – И все-таки после ареста Христа, скорее всего, начнется бунт. Вот тогда и посмотрим, кто был прав, тем более, как выяснилось, Иисус знал о решении апостола Иуды выдать его первосвященникам», – вскинув свою голову с кучерявыми неуправляемыми волосами, решил он.
– Я согласен, Иисус, – сказал Иуда.
Они с Иисусом снова сели за стол; Иисус сказал апостолам о предателе, который сегодня предаст его; сказал и что это тот, кому он даст кусок хлеба, обмакнув кусок в чашу. И передал хлеб Иуде, одновременно сказал Иуде – сказал громко, чтобы все апостолы слышали:
– Что делаешь, делай скорее, – произнес Иисус и отвернулся в сторону.
Слабый ветер покачивал дерево, на котором висел обклеванный и никем не узнаваемый человек. Место было пустынное и унылое. Немного вдалеке стояла женщина в черном плаще с капюшоном. Ветер обнял плащом ее скорбную фигуру. Капюшон полностью закрывал ее лицо, и по вздрагивающим плечам можно было понять, что она рыдала.
Была ли она любовью человека, некогда обнимавшего ее и целовавшего, радостно смеясь, или родственницей, или случайной паломницей, проходившей мимо? Прислушавшись, с
