— Два дня назад я случайно встретил родителей Вискова, — вспомнил он. — Отец заведует кафетерием у Павелецкого вокзала. Какую жизнь пришлось им прожить!
— Ей-богу, я в отчаянии, — взорвался Миша. — Не поймешь, на кого положиться. Два дня назад я обедал в Союзе писателей с известным историком Томашевским, — маленькое суденышко на всех парусах понесло в новом направлении. — Тебе следует знать этот сорт людей. Всеми уважаемый, обаятельный, он за последние десять лет не опубликовал ни строчки. У него система, которую он мне растолковал. Он начинает с того, что представляет в академию план биографического очерка, дабы получить подтверждение, что его концепция находится в полном соответствии с политикой партии. Как увидишь позже, это очень важный шаг. Дальше, человек, о котором он собирается писать, — обязательно очень важная персона, посему Томашевский два года работает над русскими материалами у себя дома. Но его оставивший след в истории деятель, кроме того, много ездил, да-да, несколько лет прожил в Париже или Лондоне, так что Томашевскому тоже нужно побывать там. Он обращается куда надо и получает разрешение на длительную заграничную командировку. Проходит четыре года. Академия и партия потирают руки в предвкушении выхода в свет жизнеописания этой видной личности, да еще из-под пера самого Томашевского. Теперь Томашевский должен уединиться на даче под Москвой для творческих раздумий над папками с плодами своих исследований, а заодно и присмотреть за садом. Еще два года уходит на обдумывание. И как раз тогда, когда приходит время довериться бумаге, Томашевский снова сверяет свой труд с линией академии и узнает, что политика партии полностью изменилась: оказывается, его герой — изменник. Томашевскому дружно сочувствуют, но ради общего блага ему придется пожертвовать плодами многолетнего труда. Все, конечно, охотно советуют Томашевскому начать новую работу, чтобы забыться в труде. В настоящее время Томашевский занят изучением сыгравшего важную роль в истории деятеля, который некоторое время жил на юге Франции. По его словам, у советских историков светлое будущее, и я ему верю.
Миша снова резко переменил тему разговора и упавшим голосом произнес:
— Я слыхал о трупах в Парке Горького и о том, что ты опять повздорил с майором Приблудой. Ты что, с ума сошел?
Когда они вернулись, в доме не было никого, кроме Наташи.
— Зоя ушла с какими-то людьми с соседней дачи, — сказала она Аркадию. — У них немецкая фамилия.
— Она имеет в виду Шмидта, — Миша сел у огня, чтобы обтаяли ботинки. — Аркаша, ты его, наверное, знаешь. Из Москвы. Он только что занял дачу в конце улицы. Может, это и есть новый Зоин любовник?
По лицу Аркадия Миша понял, что угадал. Он замолк, покраснев, с ботинка капала вода.
— Миша, ступай на кухню, — сказала Наташа. Муж заковылял прочь, а она толкнула Аркадия на кушетку, налила себе и ему водки.
— Дурак, — кивнула она в сторону кухни.
— Он же не знал, — Аркадий в два глотка осушил стакан.
— Это на него похоже — никогда не знает, что говорит. Он болтает все, что придет в голову, — когда-нибудь да угадает.
— Ты-то знаешь, что говоришь? — спросил Аркадий.
Наташа обладала даром незаметно свести все к лукавой шутке. Положенные вокруг глаз легкие тени оживляли взгляд. При виде ее тонкой шейки ему на ум приходили голодающие дети, а ведь ей было за тридцать.
— Зоя моя подруга. Ты мне друг. По правде говоря, Зоя мне ближе. Я уже много лет уговариваю ее бросить тебя.
— Почему?
— Ты ее не любишь. Если бы ты ее любил, то сделал бы ее счастливой, ты бы вел себя с ней, как Шмидт. Они предназначены друг для друга, — она снова налила Аркадию и себе. — Если она тебе не совсем безразлична, пусть она будет счастлива. Пусть наконец она будет счастлива! — Наташа прыснула. Она старалась сохранить серьезное выражение, но ее прелестные губки расплывались в улыбке. Когда все они ходили в школу, она, как и Миша, была за клоуна. — Дело в том, что тебе с ней скучно. У нее было два-три счастливых года, когда благодаря тебе она была интересной и привлекательной. А теперь даже я вижу, что она зануда. А ты нет. — Она провела пальцем по его запястью. — Из всех, кого я знаю, ты единственный, с кем пока еще не бывает скучно.
Наташа налила себе еще и, совсем пьяная, стараясь ступать прямо, направилась на кухню, оставив Аркадия одного. В комнате было жарко, а тут еще выпитая водка… Миша с Наташей украсили жилище иконами и затейливыми деревянными фигурками. На позолоченных окладах икон играли отсветы огня. Дать Зое то, что дал ей Шмидт? Аркадий открыл бумажник и достал маленькую красную книжку с профилем Ленина на обложке. С левой стороны была его фамилия, фотография и название районной парторганизации. С правой — отметки об уплате членских взносов. Он заметил, что задолжал за два месяца. На последней странице — подборка вдохновляющих заповедей. Знаменитый партбилет. «Это единственное средство добиться успеха, единственное, другого не существует», — сказала Зоя. Она была голой, когда говорила эти слова, — ему запомнился этот контраст между цветом партбилета и цветом ее кожи. Он взглянул на икону. Это было изображение Богородицы. Византийское лицо, смотрящие внутрь глаза напоминали ему не Зою, не Наташу, а ту девушку, что он встретил на «Мосфильме».
— За Ирину, — он поднял стакан.
* * *
К полуночи все напились. Стол был уставлен тарелками с ветчиной, колбасой, рыбой, блинами, сыром, хлебом, маринованными грибами, была даже паюсная икра. Кто-то во все горло читал стихи. В другом углу парочки отплясывали под венгерскую пластинку ансамбля «Би Джиз». Мишу мучили угрызения совести, и он то и дело бросал взгляды на Зою, сидящую рядом со Шмидтом.
— Я-то думал, что мы наконец проведем выходной вместе, — сказал Аркадий, когда они на миг остались одни на кухне. — Как здесь оказался Шмидт?
— Я его пригласила, — Зоя вышла с бутылкой вина.
— За Зою Ренко! — Шмидт поднял бокал, когда она вернулась. — Вчера районный комитет поручил ей выступить с докладом о новых задачах образования на пленуме городского комитета, чем все мы, и особенно, я уверен, ее муж, очень гордимся.
Все посмотрели на вошедшего Аркадия, кроме Шмидта, который не сводил глаз с Зои. Наташа, стремясь сгладить неловкость ситуации, сунула Аркадию стакан. Шмидт пригласил Зою на танец.
По всему было видно, что они не раз танцевали раньше. Лысеющий, но аккуратно подстриженный Шмидт легко вел партнершу, приподняв крепкий клинообразный подбородок. У него была сильная шея гимнаста и очки партийного мыслителя в черной оправе. Рука почти полностью прикрыла спину прильнувшей к нему Зои.
— За товарища Шмидта! — поднял бутылку Миша, как только прекратилась музыка. — Мы пьем за товарища Шмидта не потому, что он получил теплое место в райкоме, решая кроссворды и сбывая на сторону казенное имущество, нет, я и сам, бывало, брал домой канцелярские скрепки.
Миша расплескал водку и обвел всех счастливым взглядом. Он еще только расходился.
