Домой я возвращалась в настроении одновременно мрачном и приподнятом. А потому маншулу почти обрадовалась.
– Привет, – сказала я, почесав тварь за ухом.
Не знаю, моими ли стараниями или мамочка Эля нашла некроманта поприличней, но выглядела зверюга ухоженной. Шерсть ее слегка потемнела, лоснилась, единственный глаз сверкал, что драгоценный камень. Драгоценные, впрочем, тоже сверкали.
На ошейнике.
– Доброго утра, – Эль церемонно поклонился. – Неправда ли, нынешний рассвет чудесен?
И платочек протянул.
– Просто охренителен, – согласилась я, но платочек приняла.
Потерла щеку.
Засыхая, слизь отчетливо стягивала кожу. Пренеприятнейшее ощущение.
– Вижу, ваша ночь прошла плодотворно.
– Ага…
– И могу ли я надеяться, что у вас найдется несколько м-минут д-для… разговора, – Эль судорожно выдохнул. И уши его привычно покраснели. – П-приватного…
И коробочку протянул.
Из знакомой кондитерской.
– Не вопрос, – я дернула дверь, которая беззвучно отворилась. Вот же… значит, Грета опять забыла закрыть ее. – Заходи. Только подождать придется, а то ведь…
Если слизь застынет окончательно, волосы придется обрезать.
Знаю.
Уже проходила.
Эль поклонился, скрестив руки на груди. Церемонный он наш. Со времени первого знакомства прошла пара месяцев. Не сказать, что мы стали друзьями или даже приятелями, просто… вот у кого-то мыши заводятся, а у нас – эльф. Он приходил, приносил пирожные, я заваривала очередной Гретин сбор и мы просто сидели, не мешая друг другу разговорами.
Маншул играл с малиной.
Или она с ним.
В общем, на редкость удобные были гости.
Мылась я долго, выскребая из спутанных волос засыхающую кровь, слизь и куски чешуи. Некоторые выдирались с волосами, что не добавляло хорошего настроения.
Эль ждал на кухне.
– П-простите, я в-взял на себя смелость… вы н-наверное г-голодны, – он поставил на стол мою любимую кружку, над которой поднимался ароматный пар. – К сожалению, я не нашел здесь ничего, что бы…
…это да…
…на рынок давно следовало сходить, но все как-то… откладывала.
– Ничего, сойдет и так.
Имбирный напиток с лимоном и мятой.
Эклеры.
И корзиночка с цукатами. И еще нечто донельзя хрупкое и воздушное, вызывающее определенные сомнения в своей съедобности.
– Мамин повар пробует новые рецепты, – Эль успокоился.
Я уже успела понять, что заикаться он начинал лишь в минуты серьезных душевных волнений. Махнув рукой, я велела:
– Садись и выкладывай.
И Эль подчинился.
Вздохнул.
Понурился.
И тихо спросил:
– В-вы… бы н-не м-мгли стать м-моей н-невестой?
Я даже подавилась.
Той самой хрупкой и воздушной хренью с персиковым ароматом и острым привкусом.
– Чего?
Сунула в ухо палец. Мало ли, вдруг его слизью залепило… или вообще, поцарапалась об иглу, а там яд, вот и пошли слуховые галлюцинации.
Эль же съежился еще сильнее и повторил:
– Невестой.
…дело было не в нежити.
Хотя как по мне, лучше уж честная нежить, чем заботливая маменька, решившая, что настал судьбоносный момент обустраивания личной жизни подросшего отпрыска.
От нежити всяко есть шанс отбиться.
– П-понимаете… м-мама д-добра желает… она в-выбрала д-девушек… они с-совершенны… к-каждая… и м-мне лишь надо выбрать.
Эль сгорбился над кружкой.
Выбирать ему не хотелось. А повода отказать прекрасным девам во внимании не было. Если же без повода отказать, то это – настоящее оскорбление, и позор падет не только на самого Эля, но и на весь его род.
В общем, жопа.
Пусть и пресветлая эльфийская.
– Я н-не х-хочу с-связывать себя словом, которое не смогу разорвать, – выдохнул Эль. – Вернее в теории могу, но на практике мне не позволят. Как только я проявлю интерес или сделаю что-то, что может быть интерпретировано, как проявление интереса…
– Тебя оженят, – эльфийское нечто было вкусным.
Но явно не отличалось питательностью, поскольку чувство голода не утолило совершенно. Напротив, желудок мой, которого подразнили тенью еды, издал крайне громкий и неприличный в приличном обществе звук.
– Но если девушки так совершенны…
– Они п-похожи н-на м-маму, – с трудом выдавил Эль и взгляд отвел, явно смущаясь этакого признания. – Н-не внешне, н-но…
…по сути.
– А почему ты думаешь, что твою матушку твоя мнимая помолвка остановит? – мне было и вправду любопытно, а уж фруктовая корзинка, украшенная белой башней взбитых сливок – успел изучить мои слабости, гад ушастый, – настраивала меня на мирный лад.
Видела я его матушку там, на выставке.
Хрупкая леди.
Прекрасная.
Со стороны если. А у эльфика нашего – как-то я уже привыкла его нашим считать – всякий раз при упоминании о дражайшей матушки ухо дергается, иногда и оба.
– П-понимаете…
– Давай уже на «ты», раз жениться собрался.
Уши опять дернулись.
Да уж, поаккуратней с ним надо, ишь какой впечатлительный. Я же, облизав пальцы, – корзинки были хороши и первый голод вполне утоляли – потянулась за сумкой.
– П-понимаешь… я не п-просто с-скажу, что… что выбрал тебя в ж-ж…
– Жены, – помогла я, вытаскивая сумку.
И Эль кивнул.
– Жены, – он выплюнул страшное слово и носом дернул. Да, запашок от сумки исходит еще тот. Плотную ткань, некогда зачарованную на совесть – отжалела я тогда за нее почти два десятка золотых – покрывала корка грязи, темной крови, слизи, мха. И желтый листик, прилипший к уголку выглядел то ли украшением, то ли утонченным издевательством.
Эль приподнялся.
– Не отвлекайся, – велела я, прикидывая, можно ли это ставить на стол. С одной стороны, чай я попила, пирожные съела, а с другой, Грете не понравится. С третьей, на столе периодически громоздились ее пробирки, колбы, реторты и просто кастрюли, содержимое которых было столь же далеко от кулинарии, как я от понимания красоты имперского балета.
– И-извините… извини… я объявлю… – он произнес длинное эльфийское слово. Что-то такое, со светом связанное или наоборот… в общем, дрозды поют понятней.
