Встретили его с распростертыми объятиями. Но он больше не хочет оставаться в Канаде, а собирается вернуться в Мали, чтобы вступить в ряды Сопротивления. Сейчас бегство казалось ему малодушным поступком. Следует набраться мужества и попытаться сокрушить тех, кто причинил столько зла. Он никогда не переставал думать о своих детях, но, конечно, никак не мог позвать их к себе в Мали, пока все эти неприятности не закончатся.
– Я не знаю, сколько времени это займет, – писал он. – Может быть, полгода, а может, десять лет. Но одно я скажу точно: я пришлю им билеты на самолет.
К письму Лансана приложил фотографию, взглянув на которую Симона расплакалась. Облик ее любовника изменился до неузнаваемости: тощий, словно иссохшая ветка, завернутая в широченные одежды, с седыми, поредевшими волосами, с изборожденными морщинами лицом… Он стоял, опираясь своим крупным, но немощным телом на две английские трости. Время его не пощадило.
А Иван и Ивана лишь равнодушно взглянули на снимок. Они грезили об отце в далеком детстве, ведь в детстве семья представляется нам магическим кругом, находясь в центре которого мы защищены от всех напастей. А сейчас, положа руку на сердце, у них не было ни малейшего желания расставаться с матерью, которую они считали жертвой жестокой судьбы. И еще меньше им хотелось отправляться в Мали – далекую африканскую страну, с которой их не роднила ни религия, ни общий язык. Им приходилось слышать, что в Мали, как и в других странах Африки, люди говорят не на одном языке, как, скажем, во Франции или Англии, но на десятке разных, да еще существует около сотни наречий и диалектов. То есть сосед не понимает соседа. Что они будут делать в этом бардаке? И вообще Ивана считала, что достигла возраста, когда должна попытаться облегчить жизнь своей матери. Она по-прежнему колебалась между двумя профессиями: медсестры, чтобы помогать немощным беднякам, или служащей полиции, чтобы защищать их. В результате она решила обратиться в Центр профориентации в Дурно. В отличие от школы в Ослиной Спине, лицею Дурно повезло, и он не был полностью разрушен ураганом «Хьюго». Что было необходимо отстроить заново, так это новейшие корпуса, которые сейчас представляли собой разномастный ансамбль деревянных строений вокруг покрытого битумом двора. Там и сям грустили одинокие деревья – гондурасские кешью да несколько эбеновых. Сотрудница, занимающаяся выпускниками, молодая француженка с иссушенной слишком сильным загаром кожей, сочувственно глядела на Ивану.
– Значит, вы никогда не покидали Гваделупу и получили образование только в Ослиной Спине!
Несколько задетая ее тоном, Ивана стала объяснять, что ей удалось немало попутешествовать. Например, она много раз бывала на Мартинике, дважды в Гвиане и даже один раз – на Гаити.
– Но почему вы зациклились именно на этих двух профессиях – полицейский или медсестра? – продолжала спрашивать женщина. – У вас диплом с отличием, и вы могли бы продолжить обучение в престижном университете.
Ивана с живостью замотала головой. Нет, ее не интересуют всякие такие профессии, «престижные». Она хочет служить людям, именно служить таким же обездоленным, как она сама.
– Тогда мое мнение – лучше вам пойти в полицию, это позволит вам лучше познать окружающий мир. Во Франции есть прекрасные школы полицейских.
Ивана встревожилась; у нее и в мыслях не было ехать во Францию на свой страх и риск. Только если ее будет сопровождать родной брат.
– Брат? – удивленно переспросила сотрудница.
– Да, мой брат-близнец.
Женщина сделала успокаивающий жест:
– Он тоже может обучиться какому-то ремеслу.
– Да, но какому?
– Это зависит от спроса. Вам нужно обратиться в центр занятости.
Однако человек предполагает, а Бог располагает. Собеседование было назначено, но не состоялось, потому что через несколько дней после этого разговора умерла старая Майва. В последнее время она все чаще просила Симону выносить ее кресло во двор, где она грелась в тепле и в братских объятиях «Доброго генерала Солнце»[40].
Как-то в полдень, когда Симона вернулась домой в обеденный перерыв, она увидела мать, распростертую на земле. Возможно, старушка решила встать и пойти без посторонней помощи… Бедняжка споткнулась о камень и теперь лежала головой в луже крови. Пока Симона позвала на помощь соседей, пока сбегала за доктором Бердогалем, единственным, кто не интересовался сразу платой за услуги, Майва и померла, успев, однако, плача шепнуть на ухо дочери: «Хорошенько следи за Иваном и Иваной. Сегодня ночью я снова видела во сне их обоих в кровавом мареве».
Симона не ожидала, что ее горе будет настолько глубоким, ведь она была уверена, что не любит мать – та вечно хмурилась, что бы ни предпринимала дочь, что бы ни затевала. Единственное, что их объединяло, это общая страсть к музыке, к красоте мелодий, которые они вместе разучивали в хоре. Надо сказать, что Иван с Иваной тоже были изумлены своей реакцией. Оба они рыдали, хотя бабушка была единственным человеком, который относился к ним как к настоящим преступникам, считая, что порок гнездится у них в самых генах. Этого они ей забыть не могли.
Когда им было по пятнадцать лет и они взяли в привычку спать, крепко обнявшись, она однажды ворвалась к ним в комнату и стала орать, грубо растолкав их:
– Ах вы паршивцы! Ах вы засранцы! Вот кто вы такие!
– Но мы ничего плохого не делали, – защищались дети.
Однако Майва ничего не желала слушать. Даже не спрашивая Симону, она схватила ручку от первой попавшейся швабры и хорошенько поколотила внуков. С того дня они уже никогда не спали вместе. Никто не мог и представить тайных причин такого поведения Майвы, как и ее страстного желания включить в репертуар хора песню Барбары «Черный орел». Дело в том, что в детстве она подверглась насилию со стороны отца. Причем он вовсе не был грубым, безжалостным или самовлюбленным. Напротив, он был самым обычным, забитым негром с вечно плаксивой физиономией, в обтрепанных штанах. И все же он стал насиловать Майву, начиная с ее 12 лет, а через несколько лет и ее младшую сестренку Надин. Когда он свалился с крыши, она испытала прилив счастья, но так и не смогла простить себе этого, и чувство вины отравляло ей самые прекрасные моменты жизни. Она навсегда запомнила запах его сигарет и жгучую боль, когда он совал в нее член. Длилось это около пяти лет, а потом он ушел из дома, бросив их с матерью.
Майва в течение нескольких лет шила себе наряд для погребения: это было платье «матадор» из черного перкаля с белой вышивкой, платок-мадрас
