а какой — к Риальто и Сан-Марко; что находится по обе стороны моста Риальто; направление от Риальто к Академии; созвездие магазинов модных фирм («Фретте», «Прада», «Феррагамо», «Гуччи»); узнаю некоторые повороты.
— Стеф, а почему Джиневра не пошла с нами? Она ведь вернулась из поездки.
— Джиневра сказала, что мы можем звонить ей в любое время и она составит нам компанию, только не на концерт, не на вечеринку, не в бар и не на коктейль. Так что, ты понимаешь…
— Просто великолепно! Давай пригласим ее, мы бы могли сидеть дома и… делать птичек-оригами или складывать головоломку из кусочков. Чем она сейчас вообще занимается? Если она закончила учебу в апреле…
— Ничем.
— Буквально? В смысле, вот она встает утром и — что делает? Книжку читает?
— Сидит в Интернете. Я ей говорю — может, ты хочешь заняться прессой? У меня есть подруга в Милане, поезжай к ней, выпейте кофе, поговорите, она тебе посоветует, что делать, чего избегать. Но Джиневра отказывается.
— Но почему?
— Не знаю. — Стеф помолчала, а потом мрачно добавила: — Мне все время кажется, что она убьет себя. Это мой кошмар. Мне позвонят ночью и скажут: «Джиневра покончила с собой».
— Не думаю, что она склонна к депрессии, — возражаю я.
— Но она всегда отвечает по телефону «Pronto-o-oh…»[3] таким унылым, депрессивным голосом. А ведь у нее иронический склад ума, хорошее чувство юмора, образование, культура…
— Может, она просто ленивая? — гадаю я. — Лень может казаться депрессией тем, кто не ленив.
— Да… Мама называет ее Большая Ленивая Джиневра, — признает Стефания.
— Ха! В лицо или за глаза?
— Только за глаза.
По пути мы встречаем Мару. Меня знакомят с ее родителями, они очень похожи, как близнецы, — маленькие толстячки; простые, приветливые, скромные люди. Социальная разница между ними и родителями Стеф сразу бросается в глаза. Стеф как-то говорила мне, что Мара стесняется своих родителей, потому что они необразованные и держат магазин. Она первая в семье продолжила образование после школы. Мы, все пятеро, жалуемся на жару; отец Мары, промокая шею сложенным хлопчатобумажным носовым платком, рассуждает о жестокости сирокко. Это наводит меня на мысль про Ашенбаха[4], и я едва ли не чувствую запах дезинфекции. На самом деле описанная Манном вспышка холеры случилась не в Венеции, а в Палермо.
«Metropole», по словам Стефании, — отель для богатых американцев, но при нем есть клуб, существующий под покровительством богатых венецианцев. Мы пересекаем холодный как лед вестибюль, восхищаясь декором, — темное дерево и розовый мрамор. По вестибюлю навстречу нам шествует разодетая в пух и прах пожилая дама; метрдотель, официанты, младшие официанты, помощники официантов, каждая регистраторша у стойки, каждая горничная, носильщики — все обращают на нее внимание и желают ей доброго вечера. Не иначе, особо важная персона, владелица платиновой карты.
Проходим в ресторан на открытой веранде — он утопает в белом жасмине, белых лилиях и гардениях, сияют белые свечи, горит золото. С другой стороны — сад с мощеными дорожками, круглыми каменными скамейками и белым восьмиугольным шатром. Оркестр играет джаз (цивилизованный джаз, не эксцентричный), подают шипучее просекко[5] в высоких стаканах. Передо мной толпа изысканно одетых, деликатных людей среднего возраста. Мужчины все как один загорелые брюнеты; на них тончайшие сорочки, коричневые кожаные сандалии и точно такие же, в тон, брючные ремни, льняные костюмы (как вариант — легкие твидовые брюки или шорты). Умеренная желто-коричневая гамма настолько хороша, что у меня сохнет во рту и хочется пить. Женщины невероятно эффектны. Они не просто шикарны, они природные красавицы, все до единой, и все ведут беседы между собой, щебечут сердечно и доверительно.
На коктейле, кроме мужчин, женщин и детей, присутствуют собаки. Мимо нас, преисполненный чувства собственного достоинства, проплывает степенный далматинец.
— У Бьянки собака такой же породы, — говорит мне Мара. — Он в очень плохой форме. Такой жирный, что думали, он беременный, но это не так. Сейчас он очень большой, похож на корову.
— Мара огорчается, ей не везет с мужчинами, — неожиданно подает реплику Стефи.
— Да, у меня проблемы с Дарио, — спокойно реагирует Мара.
— Будь сильной, — советую я.
— Но это так трудно, — говорит Мара. — Найти подходящего парня — все равно что найти подходящие джинсы. Приходится примерить сто двадцать семь пар, пока подберешь, что надо.
— Мы, женщины, не должны превращаться в гостиницу с постелью и завтраком, — отрезает Стеф.
Предыдущий бойфренд Мары, рассказывает мне подруга, был известный историк, умный, глубокий, высокообразованный человек, которому безумно нравилось высказывать свое мнение по разным поводам в газетах (когда его об этом просили). Он ввел Мару в мир званых обедов, познакомил ее с другими умными мужчинами, которым нравилось собираться и вести разговоры о правосудии, равенстве, о демократических свободах и тому подобном. Надо признать, демагогами они были отменными. Мара встречались с ним полгода, на протяжении которых он а) изменял ей и б) пользовался ею как приходящей няней, прося (и часто) посидеть с его сыном.
— А вот подходящего мужчину для тебя, — говорит мне Стеф, — трудновато найти. Думаю, идеальным был бы очень старый, очень богатый…
— Ой, и чтобы он был импотентом, пожалуйста!
Стеф пропускает мою реплику мимо ушей:
— …но добрый. Чтобы он давал денег на твои проекты, много денег. И чтобы быстро умер.
— Ну, тогда счастье будет мне гарантировано, — торжественно заключаю я.
От этой захватывающей темы нас отвлекает появление Тицианы.
— Благодарю за чудесный вечер, — произношу я по-итальянски. — Я только сегодня это выучила.
Тициана приседает от неожиданности:
— Ты сказала это совсем без акцента!
— Да, я теперь настоящая венецианская девчонка, — улыбаюсь я.
Стефания натыкается в толпе гостей на старого друга (мужского пола). Он передвигается на костылях.
— Что с твоей ногой? — интересуется она.
— Сломал ее о скрижаль Моисея! — шутит он.
— А как твоя большая любовь? Что с ней?
— А, да, большая любовь… Большая любовь длилась год, а теперь всё. — Он смеется и грустно пожимает плечами, прежде чем отойти.
— Видела? — тут же оборачивается ко мне Стеф. — Он хороший парень.
— И чего ты хочешь от меня? Чтобы я брала его голыми руками, пока он слаб, хромает и подавлен?
Под конец всех приглашают на концерт экспериментальной музыки в здании «Telecom Italia», бывшем монастыре. Мы гуськом входим в четырехугольный внутренний двор-клуатр и восхищенно оглядываемся, осматривая песочно-желтые стены в три этажа высотой, с арками. В проемах арок мерцают лимонно-желтые свечи. Всего здесь двести или триста человек; кто садится, кто опирается о колонну, кто охлаждает пятки, прижимая их к мрамору. Музыка представляет собой запись голоса какого-то
