как обмякло мое тело и куда-то завалилось.
Наступила темнота.
* * *
Неделя прошла как в тумане.
Врачи, успокоительные…
Слезы, боль, бессонница…
Что ела в последний раз и когда — я не помнила.
В голове сидело лишь одно — что я виновата перед мамой.
Надо было ее в тот день никуда не отпускать.
Надо было уговорить ее не ходить в тот день на работу…
Глупые мысли, конечно.
Ни в чем перед мамой я виновата не была, но наверное любого человека, который потерял близкого, гложут такие мысли.
А еще на сердце был камень от того, что мы с мамой в последнее время так мало общались. Какая бы она ни была, даже с изменившимся поведением, она оставалась моей мамой, и вообще — просто была. А теперь…
Теперь я осталась совсем одна, и мне страшно жить в этом доме.
Спустя дней десять после того, как мы проводили маму, я все еще лежала часами и смотрела в стенку, но уже не плакала так много.
Я стала постепенно возвращаться к жизни.
Мир не исчез, жизнь продолжается, и мне тоже надо продолжать жить в этом мире.
В школу я, конечно, же не ходила, но стала спускаться вниз чаще — чтобы поесть или посидеть в саду возле фонтанчика, который установил мамин муж. Пафосно, но он приятно журчал. Меня это успокаивало.
В очередной такой день я снова вышла подышать в саду, а когда вернулась внутрь, столкнулась со взглядом синих глаз и меня перетряхнуло.
— Архип… — прошептала я одними губами.
— А, ты? — обернулся он и лениво смерил меня равнодушным взглядом. — Привет.
— Привет. А ты здесь зачем?
— К Динке пришел.
— А-а… Ясно.
Значит, он к ней вернулся? Они решили возобновить отношения?
Впрочем, какая мне сейчас разница. Меня в самом деле мало что и волновало — слишком много успокоительных я принимала сейчас. Все, что говорили мне в этот период, словно лишь проходило по краю сознания и не достигало цели.
С лестницы спустилась сияющая Дина.
Ее смерть моей матери не столь тронула, оно и понятно. Хотя ее отец действительно горевал и на работу неделю не ходил. Тоже как я лежал все, не ел и смотрел в стенку.
А вот Динке было на наше горе совершенно плевать. Ей было жаль отца, и она ухаживала за ним, но когда сводная сестрица смотрела на меня, то в ее глазах был только холод и безразличие к моей боли. Но я и не ждала от нее участия, потому и не переживала по этому поводу. А может, мне не давали переживать препараты, которые я сейчас принимала по настоянию врача, которого пригласил Владимир к нам на дом, чтобы он помог нам обоим пережить это.
Сейчас же Дина легко сбегала по ступенькам так, словно в этом доме нет траура.
Впрочем, для нее его и нет. Он только для нас с ее отцом.
Я не стала смотреть и слушать, как они разговаривают, не обращая внимания не меня, и молча ушла к себе в комнату.
Вот Архип и утешился в объятиях той, которая ему подходит куда больше меня.
А может, ему родители мозги вправили?
Впрочем, так для него же лучше. Решил не идти по пути сопротивления.
А меня еще слабой назвал…
Сам такой же.
Однако по пути в комнату меня окликнул отец Динки из кабинета.
— Кристина.
Я обернулась и посмотрела на него.
— Зайди, пожалуйста. Нам надо с тобой поговорить.
— О чем?
— О твоей судьбе.
* * *
Я зашла в кабинет, как он просил и села напротив него за его большим письменным столом.
— Ознакомься, — положил он передо мной какие-то документы.
Я взяла их в руки и попыталась сосредоточиться на чтении, но получалось плохо — строчки прыгали перед глазами. К тому же, передо мной все стоял Архип, который так равнодушно смотрел на меня в гостиной, когда я увидела его лишь издалека. Потом пришла Динка и ощущение, словно мы с ним вдвоем, испарилось.
Однако я заставила себя собраться и прочитать хотя бы главное.
— Что это? — спросила я, поднимая удивленные глаза на него.
— Документы о том, что теперь я твой опекун. Как муж твоей матери… — ответил Владимир. — Надеюсь, ты не против? Я все решил сам.
Я молчала.
Против ли я?
Не знаю. Наверное, это нехорошо, что теперь мамин муж — мой опекун, и именно от этих людей теперь зависит вся моя жизнь и будущее.
Но если не он, то кто? Больше некому.
И словно в подтверждение моих мыслей мужчина продолжил, видя, что я не собираюсь ничего отвечать.
— Я понимаю, что эта новость, возможно, тебя не радует, учитывая нашу прошлую ссору, — сказал он. — Но как я сказал ранее, это решение принял я сам. Я сначала искал родственников по вашей линии, но к сожалению, никого не смог найти, кто мог бы взять опекунство, точнее, в данном возрасте, попечительство, над тобой. Органы опеки уже связывались со мной, и сразу сказали, что если я не стану твоим опекуном, то ты будешь жить в приюте, откуда тебя распределили бы в детский дом. Мне бы этого не хотелось.
— Мне бы тоже не хотелось… — прошептала я, капая слезами себе на скрещенные на коленях руки. — Я не хочу в детский дом.
— И не поедешь, — успокоил он меня. — Я взял над тобой опеку, говорю же.
Я подняла глаза на него. Он сделал это потому что меня жаль стало или просто в память о матери?
— Спасибо, — сказала я ему.
— Да что спасибо… Неужто я не понимаю, что ты переживаешь. Тем более, что накануне мы все так повздорили.
Я вгляделась в него еще более внимательно. Кажется, как ни странно это звучит, но в нашем доме отчим — единственный человек, кто чувствует нечто подобное, что ощущала я сама. В том числе и чувство вины за скандалы и ругань накануне.
Но я все еще очень хорошо, даже несмотря на успокоительные, которые сейчас принимала, помнила его угрозы отдать меня в закрытую школу для девочек при монастыре. Это, конечно, лучше детского дома, но все же очень схожее. Избежала одного, но могу не миновать второго.
— Да, это… Тяжело, — все, что нашлась я ответить на это. — А вы…
Теперь взгляд на мне сосредоточил уже Владимир, ожидая, что я продолжу говорить.
— Вы ее любили?
— Любил… Люблю, если быть точнее, — ответил он, и как мне показалось искренне, хотя глаза опустил и зрительный контакт прервал —
