стол. Несколько папок с бумагами. Психиатр годам ближе к сорока, холеный, крепкий — наверное в уличной драке наклепает двум хулиганам из трех — третий сам убежит. Сидит, ручки сложил. А напротив него — Николай.
— Тут ваша карточка из диспенсера пришла, — говорит Борис Иванович. Так психиатра зовут.
— В ней нет ничего для меня нового, — улыбается Савченко. И вдруг спрашивает, подавшись вперед:
— У вас тут макароны по-флотски дают?
— Нет, а…
— Как врач врачу я вам скажу, что только при здоровом питании пациент будет здоров и счастлив.
А между тем сейчас самый сезон идти на мрачную гору, на улицу — кажется Патриса Лумумбы — под шмотовый склад-магазин близ винного завода, и продавать теплые куртки польской системы «Пухонат». Достаточно дернуть за веревочку, и под действием сжатого воздуха капюшон наденется на голову сам по себе, а манжеты и низ куртки затянутся.
— Полный «Пухонат»! Как говорим мы, продавцы.
Семья — супруги и дочка-школьница, пришли сюда отовариться, приобрести зимнюю одежду. Николай, вьется у входа:
— Вижу, обносились, но накопили деньжат — ничего! Обуем-оденем! — излучает счастье.
— А вам что нужно? — это супруг, охраняет покой супруги.
— О! Строго!
Николай встряхивает большой сумкой, подмигивает и быстро говорит заговорщицки:
— Куртки системы «Пухонат»! Елки-палки, за смешную цену!
Борис Иванович в своем кабинете пальцы сплел между собой и слушает, хозяин. Николай живо спрашивает:
— А давайте вашу эрудицию проверим! Хау мэни копэкс ду ю хэв?
— Я хэв ноу мани, ай эм пур доктор, — смеется Борис Иванович.
— А взятки? — удивляется Николай, — А наркотиками приторговываете?
И заметил, как правое веко собеседника напряглось. Николай сразу, чтобы не рыпался:
— Придется значит мне пропуск наружу прописать, или что там у вас. Я сам медик, но уже не помню. А не пропишете, так я к главному врачу жаааалобу, — и провел ребром ладони по листу бумаги на столе.
Профессор Михульский на тропе войны. Распахивает дверь, входит. Большой, шире санитаров, что рядом с ним. Проверяет отделение. Борис Иванович привстает немного, чтобы не выглядело подобострастием. Но и дань уважения.
— Новый гость нашего учреждения? — спрашивает профессор, — Буйный?
Это он к Николаю. Тот смеется:
— Буйный… Если не кормить.
Профессор — к доктору:
— Он же совершенно нормальный, зачем вы его задерживаете? Где его история болезни?
Борис Иванович протягивает:
— Вот. Хронический клиент.
— Так. Как он к нам попал?
— Драка где-то. Потом сопротивлялся санитарам, сломал одному нос.
— Ой, я не знал! — протянул Николай и свел брови, — Машина дернулась, я не удержался и головой в него ударился. Так что, нос таки сломан?
Профессор почесал свой нос:
— Да, история неприятная, но это больше, мне кажется, хулиганство.
Борис Иванович вспылил:
— Он сейчас просто придуривается нормальным!
— Что значит «придуривается»? Это непрофессионально, — сурово сказал Михульский. В это время Николай, глядя вперед, в самое сердце правды, процедил:
— Коррупция.
— Где? — спросил профессор.
— Не далее как десять минут назад вот этот, — указал на Бориса Ивановича, — с позволения сказать, лекарь человеческих душ, забыл про самую святую в своей жизни клятву, клятву Гиппократа, и вымогал у меня взятку.
Борис Иванович рассмеялся, но профессор возразил:
— Чему вы собственно смеетесь? Может быть, я должен прислушаться к словам этого человека… Простите, — повернулся к Николаю, — как вас по-батюшке?
Николай вздохнул, положил руки на стол:
— Ну что, пожалуй я открою карты. Майор милиции Гумский, Иван Ильич, отдел по борьбе с наркотиками.
— Вот как?! — Борис Иванович поднял брови.
— Здесь, — Николай усилил голос, — в этой больнице, мною расследуется схема оборота наркотических веществ в большом масштабе. Схема включает в себя выписывание психотропных средств больным, вступившим в преступный сговор с Борисом Ивановичем, да, с вами, и не улыбайтесь, с последующей передачей этих средств больными дальше по цепочке распространения. Я ничего не упустил, Борис Иванович?
— Вы забыли упомянуть, что я использую катапульту для переброса пакетов с наркотиками с территории больницы наружу, прямо на Куреневский базар.
— А знаете, — сказал Михульский, — я с нашим гостем согласен. Мне совсем не смешно, Борис Иванович. Вы дурачка валяете, а дела совершенно серьезные.
— Пусть покажет удостоверение.
Николай возразил:
— Ну кто же ходит с удостоверением на задание под прикрытием? Если хотите проверить, я могу позвонить в особый отдел, назвать кодовое слово, и только тогда вам подтвердят мою личность, по телефону.
— Мы не настолько наивны… — начала доктор, но профессор перебил его:
— Давайте, звоните, пожалуйста, — и поставил телефон перед Николаем. Тот набрал пальцем на круге случайный номер. На том конце провода сняли трубку и уютный мужской голос представился:
— Профессор Тимофей Евгеньевич Чуча.
Главка,
когда наконец пришла весна
Сява, и скрипят сосны, и утром на траве роса холодная, можно лизать и не будешь жаждой томим. Сладка роса! На стыке марта и апреля. Что для сибиряков связан с холодом, снегом еще, а в Киеве в апреле обычно тепло — не то, чтобы очень, но зелень появляется, самая вдохновенья пора. Земля дышит синим небом!
На рассвете, чуть не в темноте, Сява бродил по лесу, доходил до его края, до улицы, и вглядывался в дома на противоположной стороне. Где желтые окна — там люди не спят, готовятся, наверное, идти на работу. Пьют чай или даже завтракают. У Сявы неприятно сводило в животе и хотелось сочинять песни.
На пустыре, что примыкал к лесу, поселились собаки. Разных цветов и штук. Сяву они не трогали, Сява на них не лаял. Утренний обход у Сявы каждый день проходил мимо них.
Один раз Сява заметил, что дорогу переходит человек. Мужчина такой аккуратно одетый, так к любовнице ходят. Свитерок, курточка, стрижечка. Победоносная улыбка. Держит в руках бумажный пакет. До собак не дошел, а пошуршал чем-то в кармане да кинул им из пакета нечто, постоял и вернулся на другую сторону. Сява подумал — ага, кормит! Не успели еще собаки подбежать — Сява собрал с земли несколько сарделек — кажется, еще теплых — показал заворчавшим собакам дули, и скрылся в лесу.
Сел на бревно, первую сардельку сшамал. Вторую не успел — и полз, и полз по хвое, по битым стеклам, по шишкам перекатным, рыгая и делая в штаны. Пылал разум черными стенами. Кто был, как помнил, откуда взялся? В черной воронке звали голоса. Закусил язык и наполнился рот соленой кровью.
Землю скрёб! Ногами суча… В черноте дО ночи, с ночи пришел Сява в особую силу, когда подвластно останавливать ветер. Утречка дождался, к стае пошел, а там вчерашний холеный мужчина явился, посмотреть, как обстоят
