о связи прп. Максима с палестинскими оригенистами «вряд ли можно», а все свидетельства сирийских источников принимает лишь для подтверждения существования оригенистической традиции в то время. Между тем и версия о палестинском происхождении прп. Максима, не говоря о его формировании под влиянием оригенистов, вызвала серьезные возражения Ж.-К. Ларше, выдвинувшего с опорой на работы известных патрологов ряд последовательных аргументов против достоверности сведений сирийского Псогоса.[192] Мы не будем здесь воспроизводить всю аргументацию Ларше, отметим лишь, что, как он подчеркивает, Трудности к Иоанну были написаны по просьбе еп. Кизического, из чего можно заключить, что проблематика, обсуждавшаяся, согласно прологу к Трудностям к Иоанну, прп. Максимом с Иоанном, вероятно, когда прп. Максим еще подвизался в монастыре св. Георгия в Кизике (ок. 624–626 гг.), и легшая потом в основание труда, написанного, возможно, в Карфагене в 628–630 гг., интересовала не только самого прп. Максима, но и его собеседника, как и более широкий круг «отцов», которые косвенно упоминаются в этом сочинении, да и епископ Иоанн, просивший преподобного записать то, что обсуждалось в их беседах, очевидно, заботился не только о себе, а о более широкой аудитории.[193]
Этому выводу в целом не противоречит и альтернативная версия биографии прп. Максима, выдвинутая Кристьяном Будиньоном, который подверг радикальной критике аргументацию Ларше.[194] Будиньон, опираясь, главным образом, на переписку прп. Максима, высказывается в пользу его палестинского происхождения и формирования в Александрии. При этом он заходит так далеко, что отрицает в своей статье даже признававшееся большинством ученых пребывание прп. Максима в монастыре св. Георгия в Кизике. Он считает, что Максим мог обсуждать темы, легшие в основание Трудностей к Иоанну, с Иоанном Кизическим (кто бы он ни был) и где-то совсем в ином месте, нежели Кизик (скажем, в Палестине или Александрии), еще до поставления последнего епископом Кизика. Наконец, приведем изложение проблемы идентификации личности Иоанна Кизического, как ее, продолжая Будиньона, формулируют молодые историки Церкви Марек Янковяк и Фил Бут в биобиблиографическом и просопографическом очерке в недавно вышедшем Оксфордском руководстве по прп. Максиму: «Идентификация Иоанна Кизического, возможно, наиболее мучительный вопрос из тех, что касается известных корреспондентов Максима. Трудности к Иоанну, греческий текст которых до нас дошел, но наиболее ранним свидетельством о котором является латинский перевод IX в. Эриугены, адресованный „священнейшему и блаженнейшему архиепископу Иоанну Кизическому“ (πρὸς Ἰωάννην ἀρχιεπίσκοπον Κυζίκου, PG 91, 1061A, или sanctissimo ас beatissimo archiepiscopo Kyzi Iohanni на латыни), а в предисловии которого говорится, что однажды они с Иоанном уже встречались (Jeauneau 1988: 17. 21–5). Точное место и время этой встречи с Иоанном неизвестно, весьма проблематично на этом основании утверждать, что Максим когда-то был в Кизике. Еще более проблематично современное отождествление „Архиепископа Кизического“ с „епископом Кирисикием (Κυρισίκιος)“, к которому адресованы Письма 28 и 29. Этот адресат был известен Фотию (Віbl., codex 192B, 157b16), но имя Кирисикий не известно из каких-либо иных источников. Комбефис, за которым следуют большинство ученых (в частности, Шервуд, Sherwood 1952, р. 16–20), предложил сделать эмендацию: вместо πρὸς Κυρισίκιον ἐπίσκοπον читать πρὸς Κυζικηνὸν ἐπίσκοπον (PG 91, 619–620 n.[m]) и таким образом отождествить его с адресатом Трудностей к Иоанну. Но епископ Кизический именовался бы ἐπίσκοπος Κυζίκου или ἐπίσκοπος τῆς Κυζικηνῶν μητροπόλεως, а не Κυζικηνὸς ἐπίσκοπος (см., например, подписи епископов на VI Вселенском Соборе). Таким образом эмендация Комбефиса Κυζικινός должна быть понята как этноним, что наводит на мысль об Иоанне из Кизика (Ἰωάννης ὁ Κυζικηνός), появляющегося в Луге Духовном Иоанна Мосха (187) (3064D–3065A), но который неизвестен в качестве епископа, жившего в Палестине. Эту загадку кажется невозможно разрешить, и разумнее избегать того, чтобы сводить имеющиеся сведения к тому, что Максим знал епископа Кизического или был в Кизике».[195]
Питер Ван Дойн, однако, в своем недавнем пространном очерке жизни и творчества прп. Максима упоминает вполне сочувственно гипотезу Гаррига, согласно которой Иоанн из Кизика, о котором говорится в Луге Духовном (187), бывший настоятелем монастыря на Елеонской горе, позднее мог стать одним из палестинских епископов. Другая гипотеза, которую приводит тот же Ван Дойн (она принадлежит Дальмэ и Дагрону), состоит в том, что этот самый Иоанн из Кизика мог стать позднее епископом своего родного города.[196] Что касается «Кирисикия», то в отличие от Бута и Янковяка, Ван Дойн, ссылаясь на другие исследования, указывает на то, что имя это встречается в Menologium metaphrasticum за 13 декабря, но и он считает, что отождествление этого лица с епископом Кизическим, то есть эмендация Комбефиса и Шервуда, никаких оснований не имеет. Как мы видим, все эти гипотезы так или иначе поддерживают версию палестинского происхождения прп. Максима, как и его тесные контакты с палестинским монашеством.
В любом случае, как бы ни решался вопрос о происхождении прп. Максима, о котором мы с уверенностью ничего сказать не можем, написанное им в Трудностях к Иоанну было актуально не только для палестинского монашества, где, по сирийской версии, произошло становление прп. Максима, но и для той среды, с которой он поддерживал связь в зрелые годы, как, вероятно, он мог иметь в виду и ту среду, в которой он пребывал в Северной Африке (если Трудности действительно были написаны там), о чем мы еще скажем ниже.
Что касается неопределенности относительно происхождения прп. Максима, то имеющаяся здесь тайна как будто «нарочно придумана», чтобы и про самого прп. Максима легче было сказать то же, что он сам написал про одного из самых знаменательных для него святых Ветхого Завета – Мелхиседека: «сказанное о нем „без отца, без матери, без родословия“,[197] как я предполагаю, означает не что иное как совершенное отложение природных признаков (γνωρισμάτων),[198] произошедшее с ним вследствие наивысшей благодати по добродетели».[199] Речь, конечно, не о том, что у Мелхиседека или прп. Максима не было вообще земных родителей, но о том, что эти чисто биографические моменты (в которых, как нарочно, все неопределенно) не могут всерьез служить для понимания сочинений преподобного. Дело, в любом случае, не в самом факте полемики с оригенизмом (который мог бы подтверждать, а мог и не подтверждать, мог быть мотивирован, а мог и не быть мотивирован палестинским происхождением прп. Максима и его контактами с оригенистами), а в том, как именно и ради чего он спорит с оригенистским учением, то есть, в конечном счете, в духовных ориентирах и принципах богословия прп. Максима, которые могут быть прояснены только из его богодухновенных сочинений и в сравнении
