— Это мой брат, — ответил тот.
Эмилия вздрогнула.
— Ах, — продолжал тот восторженным тоном, — право же, это самая благородная душа на свете!
— Вы знаете, как меня зовут? — спросила Эмилия, быстро перебивая его.
— Нет, мадемуазель. Сознаюсь, что преступно не запомнить имени, которое у всех на устах, мне бы следовало сказать — у всех в сердцах; но у меня есть веское оправдание: я только что из Германии. Мой посланник проводит отпуск в Париже, и сегодня он поручил мне сопровождать на бал его прелестную супругу, которая сидит вон там в углу.
— Настоящая трагическая маска, — заметила Эмилия, осмотрев посланницу с ног до головы.
— Таков уж ее бальный наряд, — ответил юноша, смеясь. — Придется мне все же пригласить ее танцевать! Потому-то мне и захотелось вознаградить себя заранее.
Мадемуазель де Фонтэн слегка наклонила головку.
— Я был крайне удивлен, что встретил здесь моего брата, — продолжал болтливый секретарь посольства. — Приехав из Вены, я узнал, что бедный мальчик лежит больной. Мне очень хотелось повидать его перед балом; но политика так мало оставляет нам времени для семейных привязанностей. Padrona della casa[33]не разрешила мне навестить моего бедного Максимилиана.
— Ваш брат не пошел по дипломатической части, как вы? — спросила Эмилия.
— Нет, — сказал секретарь вздыхая, — бедный юноша пожертвовал собою ради меня! Брат и сестра моя Клара отказались от состояния отца, чтобы он мог выделить мне майорат[34]. Мой отец мечтает стать пэром, подобно всем, кто голосует за правительство, и уже заручился обещанием, что ему дадут это звание, — добавил он, понизив голос. — Собрав кое-какие средства, мой брат стал пайщиком банкирского дома; и мне известно, что недавно ему удалась одна спекуляция с Бразилией, которая может сделать его миллионером. Можете себе представить, как я радуюсь, что своими дипломатическими связями способствовал его успеху. Я как раз с нетерпением жду из Бразильской миссии депеши, которая сможет разгладить чело Максимилиана. Как вы его находите?
— Но ваш брат не походит на человека, поглощенного денежными делами.
Молодой дипломат бросил испытующий взгляд на внешне спокойное лицо своей дамы.
— Как? — сказал он с улыбкой. — Барышни тоже умеют угадывать любовные мечты за непроницаемым челом?
— Ваш брат влюблен? — спросила Эмилия, не в силах сдержать своего любопытства.
— Да. Сестра Клара, о которой он заботится с отеческой нежностью, писала мне, что он влюбился нынешним летом в весьма красивую особу; но с тех пор я не имел никаких известий о его увлечении. Подумайте только, бедному Максимилиану приходилось вставать в пять часов утра, чтобы покончить со всеми делами и поспеть к четырем часам в поместье своей красавицы! Зато он вконец загнал прекрасного породистого скакуна, которого я прислал ему в подарок. Простите мою болтливость, мадемуазель! Я ведь приехал из Германии, и уже скоро год, как не слышал правильной французской речи, я отвык от французских лиц и сыт по горло немецкими; право же, в своем неистовом патриотизме я готов обратиться с речью к химерам Парижского собора. Впрочем, если я болтаю с откровенностью, мало уместной для дипломата, то в этом повинны вы, мадемуазель. Не вы ли указали мне на брата? Когда разговор заходит о нем, я становлюсь поистине неистощимым. Я хотел бы поведать всем на свете, как он добр и великодушен. Дело шло ведь не больше не меньше, как о ста тысячах франков дохода, приносимого поместьем Лонгвиль.
Итак, мадемуазель де Фонтэн получила весьма важные сведения и отчасти была этим обязана ловкости, с какой сумела выспросить своего простодушного кавалера, узнав, что он брат отвергнутого ею возлюбленного.
— Неужели вам не тяжко видеть, как ваш брат торгует кисеей и коленкором? — спросила Эмилия, окончив третью фигуру кадрили.
— Откуда вы это знаете? — удивился дипломат. — Слава богу! Кажется, я уже научился, расточая потоки слов, говорить только то, что хочу, как и все знакомые мне дипломаты.
— Но вы сами это сказали, уверяю вас.
Господин Лонгвиль посмотрел на мадемуазель де Фонтэн удивленным и испытующим взглядом. В его душу закралось подозрение. Он перевел глаза на брата, потом на свою даму, понял все, всплеснул руками, расхохотался и сказал:
— Какой же я глупец! Вы самая красивая дама на балу, мой брат украдкой на вас посматривает и танцует, не обращая внимания на лихорадку, а вы делаете вид, что его не замечаете. Составьте его счастье, — продолжал он, отводя Эмилию к ее старому дядюшке, — я не стану ревновать; но мне всегда будет немного странно называть вас сестрой...
Между тем оба влюбленных по-прежнему безжалостно не замечали друг друга. Около двух часов ночи был сервирован легкий ужин в огромной галерее, где столы расставили, как в ресторане, чтобы люди одного круга могли объединяться по собственному выбору. В силу совпадения, нередко благоприятствующего влюбленным, место мадемуазель де Фонтэн оказалось рядом со столиком, вокруг которого разместилось самое изысканное общество. Максимилиан присоединился к этому кружку. Эмилия, внимательно прислушиваясь к беседе за соседним столом, уловила обрывки разговора, какой обычно так легко завязывается между молодой женщиной и юношей, если тот наделен обаянием и красотой Максимилиана Лонгвиля. Собеседницей молодого банкира была неаполитанская герцогиня, глаза которой метали молнии, а белоснежная кожа сверкала, как атлас. Ее интимность с Лонгвилем, которую тот умышленно подчеркивал, показалась мадемуазель де Фонтэн тем оскорбительнее, что теперь она чувствовала к своему бывшему жениху во сто раз больше нежности, чем когда-либо.
— Да, сударь, в моей стране истинная любовь умеет приносить величайшие жертвы, — говорила герцогиня, жеманясь.
— В Италии женщины более пылки, чем француженки, — промолвил Максимилиан, бросая пламенный взгляд на Эмилию. — Во француженках говорит одно тщеславие.
— Сударь, — вмешалась вдруг мадемуазель де Фонтэн, — разве не бесчестно клеветать на свою родину? Преданная любовь встречается во всех странах.
— Неужели вы думаете, мадемуазель, — возразила итальянка с язвительной усмешкой, — что парижанка способна последовать за любимым на край света!
— Ах, сударыня, это же разные вещи! Можно уйти в пустыню и жить в шалаше, но нельзя согласиться сесть за прилавок! — И Эмилия закончила фразу невольным презрительным жестом.
Так по вине злополучного воспитания Эмилия дважды погубила свое зарождающееся счастье и сама испортила себе жизнь. Задетая притворной холодностью Максимилиана и кокетливыми улыбками незнакомой итальянки, она не удержалась от ядовитой насмешки, что всегда доставляло ей злорадное удовольствие.
— Мадемуазель, — вполголоса сказал ей Лонгвиль, улучив момент, когда приглашенные с шумом подымались из-за стола, — поверьте, что никто не шлет вам таких горячих пожеланий счастья, как я; разрешите мне заверить вас в этом на прощание. На днях я уезжаю в Италию.
