тому времени уже нашла работу. Офис текстильной торговой фирмы, куда она ездила пять дней в неделю, был на другом конце Москвы. Требовать от нее такой же поездки еще и в выходной день было бы жестоко. И мы решили найти баптистскую церковь, самую близкую к дому. Ей оказалась церковь на Каширском шоссе.
Приехав туда в первый раз, мы попали «на гостей». Пела и играла на духовых команда из Атланты. Пастор-американец проповедовал о любви. Божий человек, он весь лучился этой любовью. Но когда мы приехали в другой раз, все было иначе. Местный проповедник говорил о деноминационных различиях. Меня смутил его усталый и циничный дух. Я подумал: «Такого добра мне и своего хватает». А жене сказал:
– Я больше сюда не поеду.
Следующей по удаленности от дома была церковь на Варшавском шоссе. Мы попали туда впервые на Пасху в мае 2007-го года. Мой дух сразу распознал пастора церкви Геннадия Андреевича Сергиенко – этот человек с чистыми устами! Я жадно внимал каждому его слову. О чем бы он ни говорил: проповедовал ли, призывал ли к пению, оглашал ли нужды или делал объявления, – всё это он делал просто, находя при этом точные и высокие слова.
Его дух был, как его голос, высокий, чистый и добрый. Когда он начинал молиться, Бог слышал его с первого слова, и я, еще не успевая подумать о чем-либо, улавливал каким-то образом этот живой контакт с Небом, и слезы ручьем текли из моих глаз. У баптистов молитвы проходят тихо, и я, закрывая лицо руками и зажимая рот, боялся, что не удержу рыданий, и они вырвутся наружу. Так я научился безмолвно плакать.
Наташа и я приходили туда к Богу. Нам нравилось никого не знать, кроме Него и быть никем не узнанными. Правда, последнее длилось недолго. Сначала меня опознал один брат из хора, он, оказалось, бывал на моих служениях исцеления. Потом я столкнулся с одним из моих сокурсников по теологическому институту. Было ясно, что мое инкогнито не состоялось. Тогда я решил напроситься на беседу к Геннадию Андреевичу, чтобы рассказать всё самому. На удивление он сразу согласился.
Неожиданная поддержка
Та первая наша беседа состоялась 29 января 2008-го года. Я подъехал к Геннадию Андреевичу к четырем. Он принял меня в своем кабинете. Мы сели возле приставного столика. Я представился ему бывшим пастором, который совершил большой грех и оправдал его в своих глазах, через что и потерпел крах в служении. Я рассказал о моих злоключениях не очень подробно. Тем не менее, даже мои скупые слова заставили его глаза округлиться.
– Я ничего подобного не переживал, – признался он.
Когда же я рассказывал о феноменальных действиях слов Иисуса, то подробностей не опускал и делал это намеренно.
К моменту встречи с Геннадием Андреевичем меня стали волновать некоторые теологические подозрения. Именно подозрения. Потому что я, о чем-то догадываясь, не позволял себе двигаться в этом дальше. Я попросту боялся. Ожегшись на молоке, я теперь дул на воду. Потому-то мне и нужен был человек, с кем бы я мог все это обсудить. Доктор богословия Геннадий Андреевич Сергиенко подходил на эту роль как нельзя лучше.
Эти подозрения возникли из естественных в моей ситуации вопросов. Первый из них сам собою вытекал из моих сожалений о случившемся. Почему прежде я не видел в Библии того, что стал видеть теперь? И это касалось, прежде всего, слов Иисуса о Его собственных словах. Например, из Евангелия от Иоанна, глава 6, стих 63 – «Слова, которые говорю Я вам, суть дух и жизнь». Или из пятой главы того же Евангелия, стих 24 – «Слушающий слово Мое… имеет жизнь вечную, и на суд не приходит». И многих других.
Ответ на этот вопрос напрашивался сам собой: я не видел слов Иисуса о Его словах, потому что глядел на другие слова. «А почему я глядел на другие слова?» – спрашивал я себя строго. «Да потому что так было направлено мое внимание», – отвечал себе я. «А что направляет внимание при чтении Библии?» – опять спрашивал я себя. И тут я был вынужден признать следующее: направляет внимание теология. Именно теологические шоры, с которыми я поступил и вышел из Московского теологического института, с которыми я так успешно начал служение и так печально его закончил, не позволяли мне видеть написанное в Евангелиях черным по белому.
Далее я спросил себя: «Что же определяет ту или иную теологию?» «Очевидно, – ответил я себе, – это происходит при формулировке предмета веры». Проще говоря, во что ты веришь, о том затем и умно говоришь. И тут я признался себе, что в моей вере, пока я был пастором, слова Иисуса не были ее предметом. Они, как уникальный духовный феномен, никогда не были в фокусе моего внимания в таковом качестве. И тут вставали еще более острые вопросы: «А кто изъял Слова Иисуса из предмета веры? Кому это выгодно?» Вопросы эти звучали тем острее, чем чаще я замечал те мои прежние шоры у самых разных проповедников как в Москве, так и за ее пределами.
Другое мое наблюдение подтверждало напрашивающийся изо всего этого вывод. Еще во время Суда слов Иисуса надо мной, когда они жгли меня сверхъестественным огнем и просвечивали, как рентген, своей истиной, я заметил, что Бог неслучайно именно так очищает меня. Ведь как выглядело мое заблуждение на уровне теологии? Я всем сердцем поверил, что слова, которые я слышу, суть самые, что ни на есть, живые слова Божьи и что они-то и являют сегодня Бога Слово на земле. Именно против этого сатанинского подлога и восстал тогда Господь, учинив надо мной Суд словами Иисуса.
Иисус просто взял и явил мне истинные Живые Слова. Он обнажил предо мной их власть в их действии. И это исходило из Его ревности по Собственным словам, которую я спровоцировал своей безрассудной ревностью в ложном направлении. Ведь я же готов был посвятить всю свою жизнь тем «живым словам», подсунутым сатаной. Я даже поклялся на верность им. Я пошел до конца, положив на алтарь веры в те псевдо живые слова всю свою карьеру. Я готов был оставить семью, отдать за них жизнь. На что я еще не решился ради них? Разве что не убивал христиан, как некогда будущий апостол Павел.
Конечно, Бог не опустился до интеллектуальных споров со мной про ложь сатаны. Он просто явил на мне Истину и Жизнь подлинных живых слов и
