вечно пропадала днями и ночами, а он и не глянул даже. Неприятно свело желудок то ли от голода, то ли от обиды и страха.
– Мне нужно знать, какие у вас с ним отношения, кто он в банде? – Майка приблизилась к его лицу вплотную, почти коснувшись носом.
– Да никто – шестерка, – отстранился Коля, смущенно глядя в сторону. – Силой берет, кого надо может к стене прижать и припугнуть, а за это его матери позволено торговать старыми тряпками на бывшем Немецком рынке.
– Ты хочешь с ним поквитаться?
Коля чуть отъехал со стулом от стола, чтобы Майка не стояла так близко, и перевел на нее затравленный взгляд.
– Что такое ты придумала? Выкладывай!
– Здесь на вашей улице недалеко есть дом, особняк, почти что замок с башней. Знаешь?
– Двадцать третий, что ли?
– Да. Он пустует – идет ремонт, прокладывают трубы. В нем не было отопления и к чертям отсырели полы и перекрытия. На первом этаже в одной из квартир за порогом гостиной дыра в полу, ведет прямо в подвал. Судя по следам на паркете, выносили пианино, оно, видно, в дверь не проходило, и уронили его, а ножка дыру пробила. Хорошая такая дыра – Киселю хватит. Я ее расширила и поверх старый половичок постелила, отрез от дорожки – довольно плотный, не проваливается. Если не приглядываться, то незаметно, что под ним.
Коля сдвинул брови.
– И?
– Ты должен позвать Киселя на «стрелку», заманить в квартиру и заставить наступить на половичок. Он провалится в подвал, откуда ему некуда будет бежать. В подвале нет крупных отверстий, нет окон, только за домом есть люки – для подачи в дом угля, но на них хорошие замки. А если он будет орать – никто не услышит, стены толстые.
– Майка, ты сдурела, – выдавил Коля, качая головой и сразу отказываясь. – Книжек начиталась про пиратов и разбойников? Думаешь, это в жизни возможно? Да он в два… в три раза меня выше и шире. Он ведь двумя пальцами за шиворот приподнять может. Когда я ударить был должен Мишку, он меня вот так за шею держал, – и Коля обхватил себя сзади, – одно легкое нажатие – и мне каюк.
– Ничего я не сдурела. Я до семи лет жила с деревенским милицейским, он мне опекуном был. И однажды к нам в избу один страшный атаман пришел, хотел горло резать. Так дядька мой ему засаду устроил: заранее снял крышку с погреба и застелил пол в горнице попонами. Пригласил атамана в сени, налил ему самогона, мол, проходите, гость дорогой, угощайтесь. Атаман наступил на попону, хлоп – и провалился. А дядька-то его и застрелил.
– Что ты врешь, ты же говорила, что детдомовская.
– В детдом я попала потом, когда мне семь исполнилось. И три года там провела. Ну что? Готов искупить вину перед Мишкой? Может быть, придется пролить кровь, может, Кисель разобьется, может, он тебя укокошит. Случиться может что угодно. Но если все сделать аккуратно, по моему плану, то исход будет такой: он проваливается, мы ему предлагаем обмен, он нам – чистосердечное, на бумаге за подписью, а мы ему стремянку. Она уже есть. Там все готово. Я почему в такой грязище пришла? – оттуда.
– Нет, я в жизни не смогу, – пискнул Коля с навернувшимися на глаза слезами.
– А когда друга чуть не убил, смог? Руку поднять смог на Мишку?
– Меня заставляли, смертью грозили.
– Ну считай, что я тебя тоже заставляю и смертью грожу, – Майка увела ноги в сторону и скользнула на стул, села, положив перед собой ладони, как на парту во время урока. На Колю глядел совершеннейший чертенок, который не отстанет, пока своего не добьется.
Но мысль о том, что придется отвечать за содеянное, не давала покоя, плавно она перетекла в другую: так оставлять безнаказанным грубый шантаж Киселя нельзя. Не будет же он всю жизнь бегать от подобных бугаев и чуть что бросаться выполнять их прихоти. Не трус же он, в конце концов, и не предатель. Надо начать вести себя как мужчина.
– Ну и как мне его заманивать? – с тихим смирением спросил Коля.
– Не знаю, пообещай что-нибудь, денег например. Вы же в одной банде. И потом, он небольшого ума парень, его Ася в два счета вокруг пальца обвела, придя взять кровь на алкоголь. А Ася не умеет притворяться и лгать, она до сих пор в бога верит и боится в ад попасть.
Коля поразмыслил. Если пообещать денег, то, пожалуй, Кисель пойдет.
– А что потом?
– Что потом?
– Ты продумала, что мы будем делать с его чистосердечным?
– Отнесем дядь Леше, он – я уже говорила – следователь. Он знает, что с такими бумагами делать.
– А рассказывать будем, как мы его добыли… если уж добудем, конечно?
– Все как есть поведаем. Я про засаду расскажу, ты – про то, как заманил. Да ты не дрейфь, – Майка залихватски хлопнула его по плечу. – Тобой гордиться будут, в газетах напишут и, наверное, медалью наградят… за бесстрашие или отвагу, за то, что помог опасного преступника поймать.
– А если он из подвала выберется… и сразу же отправится меня убивать?
– Ничего, ты после нашего дела ко мне иди, переночуешь, а потом его уже поймают, и он тебе ничего сделать не сможет.
– Может, тогда лучше не дадим ему стремянку? – взмолился Коля, дернув бровями.
– Нет, так нельзя, – Майка нахмурилась, отстранилась и скрестила на груди руки. – Мы ему за признание в письменном виде будем сулить стремянку. И как потом ее не дать? Это получается обман, нечестно, не по-пионерски. Война войной, но и честь надо знать. Мы что, по-твоему, немчура? Это немцы в большую войну нарушали Женевскую конвенцию, обстреливали с самолетов санитарные поезда, нарочно выкрашенные белым с красным крестом, и газ применяли. А мы – советские школьники, мы будем честно сражаться. Не на жизнь, а на смерть. Но честно!
Весь следующий день Коля провел в страшных муках, не зная, как поступить: согласиться на Майкину операцию, идти в милицию или оставить все как есть? Совесть душила и скребла сердце наждаком. Коля сходил проведать Мишу, но тот накричал на него и повалился от натуги в обморок. Зря надеялся, что сможет очистить совесть, попросив прощения. Но, видно, и вправду такой поступок придется смывать с рук кровью. Сам виноват. Надо уметь говорить «нет», отстаивать свою точку зрения и пусть даже быть за это битым, но уж сразу, на месте, а не увязать во лжи
