гулять, так-то спать, того-то не делать, то-то обязательно делать… Это были приказы, и приказы организовывали его жизнь, сделали ее похожей на прежнюю. Он купил шагомер, ходил с ним по улицам, он знал теперь длину всех улиц поселка и рассчитывал свои маршруты. В кармане он всегда держал распорядок дня, где с точностью до четверти часа было расписано, когда есть, когда и как принимать многочисленные лекарства, когда гулять и смотреть телевизор…
Но давно уже Тоня не видела, как он, надев очки, присаживается с этим листком к столу и вносит в него исправления либо переписывает его заново ради вновь назначенного лекарства. Наверно, и листка этого уже нет. Теперь есть Оля. Вначале ему было тяжело с ней. Он, совсем больной, боялся за себя. Жена уже не могла следить за ним по-прежнему. Олька многого требовала. Отец и мать работали, у бабушки сил было мало, и дед стал необходим…
Умница ты моя, Оля, приказывающая инстанция…
— Ну, хватит, хватит.
Тоня, смеясь, поймала дочь в воздухе, оторвала от деда и бросилась с ней на диван. Оля вырывалась, и обе они хохотали, а дед, побледнев, ходил по комнате, успокаивая сердце.
Соседка все еще прощалась:
— Ох, вы уж извините…
— Что вы, что вы… Заходите…
— Господи, сколько горя на свете. — Свекровь появилась в комнате. Взгляд и голос ее вопреки смыслу слов выдавали приподнятость духа. Свекровь любит жалеть и сочувствовать. Как Федотова. Разговор, в котором она утешительница, для нее всегда радость. — Соседка из девятой квартиры приходила, жена водопроводчика… Как у него получка, она одевает детей и уводит гулять, пока он не заснет… Иногда до полуночи по улицам ходят.
Тоня слушала невнимательно. Она не любит рассказы о чужих несчастьях. В рассказах мир всегда, кажется ей, выглядит более несправедливым, чем увиденный собственными глазами.
Оля первая услышала, что пришли Аркадий и Лера. Она помчалась к ним за своей данью — знаками любви. Аркадия, правда, она стеснялась. Он и сам всегда стеснялся детей, потому что побаивался их и не умел находить с ними нужный тон. Прижавшись к тете Лере, Оля ерзала, не глядя ему в глаза. Он пощекотал ее шейку, и она глупо захихикала.
Бабушка кормила Олю перед телевизором, а детям своим накрыла на кухне. Тоня сидела с ними.
— Где Степа? — спросил Аркадий.
— Не знаю. — Тоня беззаботно пожала плечами, не желая замечать взгляда Леры. — А вы где были?
— Аркадий меня в кино водил, бедняга.
— Тоня, какую мы страсть сегодня видели!
— Аркадий, — сказала Лера. — Тебе не кажется, что над этим слишком легко смеяться?
— Сестренка, — посоветовал Аркадий, — ты всегда смейся, когда это легко.
— Да жалко время тратить. Хочется иногда и поплакать. Правда, Тоня?
— Не знаю, — сказала Тоня. — Как-то все некогда.
Сегодня она не могла относиться к Лере как всегда. Лера это поняла и виновато на нее посмотрела. Аркадий тоже что-то понял и сказал:
— Слезы теперь подорожали.
— Бог с ними, со слезами, — сказала Тоня. — Что это вы за разговор затеяли? Мне уже идти надо, Ольке спать пора.
— Балует папа Ольку, — сказала Лера.
— Ну и что? — Тоне все время хотелось противоречить. — Меня тоже баловали — и ничего.
— Я люблю разбалованных людей, — сказала Лера. — Но только разбалованных в детстве, не позднее. Правда, смотрю я у нас в саду на детей, и кажется — все разбалованные, как они жить будут?
— Чего ты боишься? — сказал Аркадий. — Это только со страха так кажется. Ты у нас герой, тебе ли бояться?
— Ну да, герой. Чуть что не по мне, сразу тебе звоню — и в кино… Сегодня меня один родитель довел. У нас фортепьяно настраивали, я от нечего делать пошла в старшую группу, рисовала им акварельки. А он за сыном пришел. Немолодой уже, габардиновое синее пальто, серый каракулевый воротник. Воспитательница ему говорит: «Ваш мальчик игрушку сломал, там гвоздями надо сбить, у нас молоток есть, вы сделали бы». А он ей: «У вас же плотник есть». Она говорит: «Плотник всегда занят, у нас всегда отцы игрушки чинят, если могут». А он уже вообще понес чепуху. Сад, говорит, государственный, и ребенок мой государственный. Наверно, двадцать минут сын одевался, и двадцать минут он спорил. А там и работы-то для мужчины — два раза молотком стукнуть. Понимаете, у него тоже есть принцип. Ему нетрудно починить, но ему важна справедливость. И мне отчего-то так страшно стало, я бросилась звонить Аркадию — и в кино.
Аркадий и Тоня рассмеялись.
— Ты не думай, Тоня, ему ведь тоже фильм понравился. Он только делает вид, что не верит…
— В страсть?
— Ну, Аркадий…
— Страсть — это тот же голод. Восхвалять его могут только объевшиеся. Лечение голоданием.
— Твоя беда, Аркадий, что ты считаешь себя обязанным быть счастливым.
Вошла мать и сразу стала рассказывать про соседку. Аркадий пытался перебить ее. Зачем рассказывать такие вещи при Лере? Она пугается, и потом целый вечер нужно потратить, чтобы ее развеселить.
— Я бы на ее месте давно его бросила, — сказала мать, — чем так-то мучиться. Да и деньги он никогда домой не приносит, наоборот, еще с нее тянет.
Тоня пошла одевать дочь.
2
Зимой Тоня договорилась с одним маляром, чтобы сделал в апреле ремонт. Маляр явился в срок, а она раздумала: на две недели станет дом нежилым, Степан совсем в нем бывать не захочет. С ремонтом надо потерпеть.
Степан любит Олю. Если Оля не удержит его дома, ничего не поможет. Тоня взяла на воскресенье билеты в кукольный театр и попросила Степана:
— Сходи ты с Олькой, у меня стирки полно.
Отец и дочь вернулись из театра довольные. Степан пообещал Оле каких-то чертиков смастерить, весь вечер они вдвоем рисовали, клеили.
Может, все обойдется. Надо только выдержку иметь. Никаких разговоров и упреков. Она вообще ничего не знает.
Она старалась оставлять мужа и дочь вдвоем, но не слишком долго, а то ему надоест. Оля, умница, как будто понимала, что от нее требуется: вдруг попросила купить шашки. Оказывается, у них в саду два вундеркинда без конца играют. Глядя на них, и Оля ходам научилась. Тоня на следующий день принесла шашки и доску, Степан три дня подряд никуда не выходил и играл с девочкой. Задумал ее и в шахматы учить. Тоне стало казаться, что она снова любит его.
В чем он виноват? Мужчина интересный, конечно, девушки липнут. Кому это не понравится? Та,
