новенькая, а парни… любопытные, — добавил он, тщательно подбирая слова. — Новенькие — это всегда весело, — он сделал паузу, ухмыляясь, прежде чем добавить: — великолепно и лучше.
— Прекращай, — прорычал я, взволнованный тем, что мои товарищи по команде говорят о ней.
Я видел этот взгляд в ее глазах.
Я услышал это в ее голосе.
Эта уязвимость.
Она не была похожа на других. Эта девушка была другой.
Я едва знал ее, но мог сказать, что за ней нужно присматривать.
Что — то случилось с Шэннон Линч, что — то достаточно плохое, что привело к смене школы.
Мне это не понравилось.
— Да, — усмехнулся он, закончив с рубашкой и надевая красный галстук. — Удачи с этим, чувак.
— Ей пятнадцать, — предупредил я, напрягшись.
Шестнадцать в марте, но все же.
В течение следующих двух месяцев ей все еще было очень даже пятнадцать.
— Она слишком молода.
— Говорит придурок, который с первого года засовывает свой член во все, что имеет пульс, — Габси фыркнул.
Этим заявлением Гибси попал в самую точку. Ради Бога, я потерял девственность на первом курсе с Лореттой Кроули, которая была на три года старше меня — и имела больше жизненного опыта, чем я, — за школьными сараями после уроков.
Да, это была какая-то чертова катастрофа.
Я был весь на нервах и с неуклюжими движениями, прекрасно понимая, что был слишком молод, чтобы совать свой член во что — либо, кроме своей руки, но, должно быть, я сделал что — то правильно, потому что Лоретта с радостью присоединялась ко мне за сараями почти каждый день после школы в течение нескольких месяцев, прежде чем я стал слишком занят тренировками.
Если бы мне пришлось сказать, какой тип женщин меня интересует, это были бы не блондинки или брюнетки, пышные или худые.
Мой типаж был старше — каждая девушка, с которой я когда — либо был, была как минимум на пару лет старше меня.
Иногда намного больше.
Это не было фетишем или чем — то еще.
Я просто наслаждался атмосферой без драмы, которую старшие девочки привносили в игру. Я наслаждался ими, когда был с ними, а потом наслаждался еще больше, когда они не докучали.
Это не значит, что мне не нравилась девушка, с которой я был, когда я был с ней.
Я сделал.
И я также был предан.
Я не валял дурака.
Если девушка хотела эксклюзива, без обязательств, то я был более чем рад услужить. Мне не понравились охота или погоня, которые приходились по вкусу большинству парней. Если девушка ожидала, что я буду преследовать ее, то она искала не того парня. Я был не в том положении, чтобы быть подходящим парнем прямо сейчас. Дело не в том, что я не хотел девушку, у меня просто не было на нее времени. У меня не было времени на постоянные свидания или какие — либо из этих требований.
Я был слишком занят.
Это была еще одна причина, по которой я предпочитал девочек постарше. Они не ожидали от меня чудес.
Прямо сейчас, начиная с апреля прошлого года, я дурачился с Беллой Уилкинсон с шестого курса.
В начале мне нравилась Белла, потому что она не дышала мне в затылок. В девятнадцать лет она была на пару лет старше меня, не придерживалась каких — то невидимых стандартов, которым я не мог или не хотел соответствовать, и после этого я мог спокойно уйти и сосредоточиться на регби, пока она предоставляла меня самому себе.
Но через несколько месяцев я быстро понял, что Беллу интересовал не я.
Это было дерьмо, которое пришло со мной.
Все дело было в статусе, который получала Белла, но к тому времени, когда я это понял, мне было слишком комфортно и слишком лениво, чтобы что — то с этим делать.
Она хотела мой член.
И больше ничего.
Ну, мой член и мой статус.
Я остался, потому что она была фамильярной, а я ленивым.
У Беллы было одно ожидание от меня, одно требование, которое еще пару месяцев назад я был более чем способен выполнить.
Я почти ничего не делал с Беллой с тех пор, как мне сделали операцию — я и пальцем не прикасался к девушке с начала ноября, когда стало слишком больно даже думать об этом, — но я хотел сказать, что когда это случилось, для меня это являлось просто сексом.
Стабильное освобождение.
Где — то в глубине души я признавал, что это было нездоровое отношение к жизни и отношениям с противоположным полом, и что я, вероятно, был глубоко пресыщен, но было трудно оставаться мальчиком, когда я жил в мире мужчин.
Не помогло и то, что я играл в регби на таком уровне, когда меня окружали мужчины намного старше меня.
Разговоры, которые предназначались для людей намного старше меня.
Женщины, которые предназначались для мужчин намного старше меня.
Не девочки, а женщины.
Господи, если бы моя мать знала половину женщин, которые предлагали мне себя — взрослых женщин — она бы вытащила меня из Академии и заперла в моей комнате, пока мне не исполнился двадцать один год.
В некотором смысле у меня отняли детство из — за моей способности играть в регби. Я очень быстро повзрослел, взяв на себя роль мужчины, когда был еще совсем мальчишкой, меня тренировали и подталкивали, давили и отстаивали.
У меня не было социальной жизни и детства.
Вместо этого у меня были ожидания и карьера.
Секс был наградой, которую я позволил себе за то, что был, ну, хорошим.
За то, что все остальное в моей жизни контролируется другими.
За то, что совмещаю учебу и спорт с безупречным контролем и железной волей.
Я был не единственным таким. Кроме пары парней с давними подружками, остальные парни в Академии были такими же плохими, как я.
На самом деле, они были хуже.
Я был осторожен.
Они не были.
— Мы говорим не обо мне, — сказал я Гибси, возвращая свое внимание к настоящему, мой гнев рос с каждой секундой. — Она гребаный ребенок, слишком молода для всех вас, похотливых маленьких придурков, и каждый мудак в этой комнате должен уважать это.
— Пятнадцать — это ребенок? — возразил Гибси, выглядя смущенным. — О чем, черт возьми, ты говоришь, Джонни?
— Пятнадцать — это слишком мало, — рявкнул я, расстроенный. — И незаконно в том числе.
— О, я понимаю, — Гибси понимающе ухмыльнулся.
— Ты ни хрена не понимаешь, Гибс, — парировал я.
— С каких это пор тебя
