Просто я не люблю некоторых субъектов. Они портят самые восхитительные пейзажи...
Сноу насмешливо раскланялся:
— Благодарю за комплимент.
У него были узкие, злые глаза. Хаузен впервые заметил это.
Сноу встал.
— Едем, профессор, — коротко бросил он.
— Да, пожалуй...
Машина выехала на пригорок.
— Разве мы не возвращаемся в Гамбург?..
— Нет.
Казалось, Сноу собирался с мыслями.
— Понимаете, Хаузен, мне поручено сообщить вам очень приятную новость...
«Однако взгляд у тебя не сулит ничего приятного», — подумал Хаузен.
— Ваша жена, Гертруда Хаузен, урожденная Блюме, и ваш сын Себастьян...
Слова словно выплывали из тумана.
Хаузен схватил его за руку.
— Они не погибли в тридцать шестом! — выкрикнул Сноу.
Машину забрасывало на поворотах и, наверное, от этого Хаузена подташнивало.
— Да говорите же, вы!
— Не хватайте меня за рукав, — предупредил Сноу. — Право же, у вас слабые нервы...
Он посмотрел на вмонтированные в переднюю панель часы.
— Не позднее чем через четверть часа вы встретитесь...
— Ну? — спросил Ратте.
— Все в порядке, шеф. Это была очень трогательная сцена...
— Вы думаете, ловушка сработает?
— Я в этом уверен, шеф.
— Смотрите, не промахнитесь...
Сноу улыбнулся. Ратте налил в рюмки водки.
— За удачу, Джон.
— За удачу.
Ратте выпил залпом, посмотрел на свет через пустую рюмку.
— А все-таки это была гениальная затея, Джон...
— Да, шеф.
На даче у Югова
Югов бросил газету на стол, заваленный книгами и бумагами, пристукнул ее кулаком и возбужденно кашлянул. Он расстегнул воротник рубашки — было душно.
За окном собиралась гроза: темно-синяя туча, угрожающе подворачивая свои края, закрыла солнце над лесом — и лес тоже стал синим-синим, а речка стала черной. Утки плавали по глубокой темной воде, словно кусочки заблудившегося в половодье белого льда.
— Не знаю, что и подумать, — сказал профессор. — Доктор Хаузен — в Гамбурге. Зачем?.. Остановился в гостинице, не подпускает корреспондентов. В буржуазных листках — пространные статьи со смутным содержанием... и, наконец, вчерашнее письмо от Хаузена: все оно — внутренняя неудовлетворенность, невысказанная тревога... Как его понять?
Резким движением Югов распахнул окно — и тысячи разнообразных звуков ворвались в полутемную комнату.
— Конечно, я рад, — продолжал он. — Я очень рад удивительным находкам Хаузена. Работать плечом к плечу — теперь наша общая задача... Лишь кропотливое изучение всех материалов на самой широкой основе может привести к успешному завершению наших поисков. И все-таки...
— Вы слишком строго судите, Викентий Александрович, — вступился за Хаузена Серебров. — Не забывайте, доктор — немец...
— И вы туда же! — гневно возразил Югов. — Хаузен — антифашист. В тридцать четвертом году он был арестован. В тридцать шестом бежал из концлагеря. Жил в Швейцарии, затем во Франции. Переехал в Америку. В тридцать седьмом сражался в Испании...
— А ныне вернулся в фатерлянд, — мягко улыбнулся Серебров.
— Вот именно — «фатерлянд», — подчеркнул Югов.
Ляля, сидевшая в шезлонге рядом с Серебровым, кивнула профессору.
— И самое непонятное в этой истории то, — сказала она, — что Хаузен вернулся в фатерлянд только сейчас...
— Только после своих открытий, — продолжил Серебров. — Мало того — даже не доведя их до конца...
— Что вы хотите этим сказать? — насторожился Югов.
— Просто мне кажется, что появление доктора Хаузена в Гамбурге как-то связано с его находками в Сьерра-Мадре.
Югов неопределенно покачал головой.
— Мы чересчур подозрительны, — поморщившись, сказал он. — Хаузен — крупный ученый. И этим все сказано...
Он снова повернулся к окну. Сильный ветер поднял в саду желтую цветочную пыль.
— Гроза... — с наслаждением вдыхая влажный весенний воздух, произнес профессор.
Сильный удар грома упал где-то совсем рядом — упал и, словно железное колесо, покатился по ухабистой дороге...
На даче задрожали стекла.
— Теперь, кажется, мы у вас застряли, — сказал Серебров.
— Заночуете: не велика беда! — отозвался Югов, напряженно вглядываясь в быстро темнеющее небо.
По деревянному балкончику громко забарабанили первые крупные капли дождя.
Серебров вспомнил, как он пришел сюда с Лялей впервые. Она только что вернулась из этнографической экспедиции в район Голубых озер — вдохновенно и много рассказывала о своих впечатлениях.
— Ведь это где-то совсем рядом с Караташем... Трагическая гибель Беляева и наш бугский шар не выходили у меня из головы, — говорила она.
Много километров проехала Ляля на машине, еще больше прошла пешком. Она привезла с собой чемодан, набитый песнями и легендами. Серебров читал их целую неделю. А потом добрался до рассказа, от которого перехватило дыхание, — и побежал звонить Югову. Но Югов выехал на дачу, а на даче не было телефона... Он поймал такси, заехал за Лялей и помчался с ней вместе по Минскому шоссе.
По дороге он объяснил, что его так взволновало.
— Ничего особенного, — сказала Ляля.
— Это тебе так кажется, — возразил Серебров.
— Сказки...
— А по-моему, свидетельство очевидца.
В рассказе речь шла о крепости Буг, о немногочисленном, но искусном народе, населявшем труднодоступную котловину Караташ... Далеко за пределами Средней Азии славились изделия бугских мастеров. Лучшие клинки и кольчуги были в Буге. Удивительные сплавы знали бугские кузнецы — крепче бронзы, острее вулканического стекла...
Не раз пытались надменные полководцы покорить свободолюбивый Буг. Но, разорив окрестные крепости, они не могли преодолеть перевал — суровый Караташ был неприступен: только жрецы знали тайну горных проходов, но, попадая в плен, они умирали молча...
И вот со стороны, где заходит солнце, пришли, пыля дорогами, полчища непобедимого Вахшунвара. И Кихар, любимец повелителя, пробившись через горы, вышел к Голубым озерам.
Но не думал тогда Кихар, что именно в ту минуту имя его уже входило в историю, что через полторы тысячи лет его повторят далекие потомки в связи со странными событиями, развернувшимися после того, как последний воин напоил своего коня в лазурных водах Большого озера...
Так начиналась
Легенда об огненных струнах
...С богатой добычей шел Кихар по стране. Цветущая долина была обращена в прах; только голодные псы, завывая, бродили по пепелищам. Даже светлые, как небо, озера стали красными от крови и блеска пожаров.
Десять дней и десять ночей снаряжал Кихар богатый обоз. Были здесь и ковры удивительных расцветок, и прозрачные ткани, легкие, как горный ветерок, и парча, шитая серебром и золотом, и
