Книга Король Островов - Дебби Маццука

Безопасность. Он что, думал, что держать в объятиях черноволосое искушение безопасно? Изо всех глупостей, которые когда-либо слетали с губ Лахлана, эта, несомненно, была величайшей. После того как его тело так отреагировало на появление Эванджелины, одетой в штаны, обтягивающие соблазнительные бедра, и в рубашку, слегка прикрывающую пышную зрелую грудь, можно было полагать, что он дважды подумает, прежде чем сделать такое заявление. Но нет, потребность оберегать ее оказалась сильнее его инстинкта самосохранения — и об этом позаботился ее отец.

Полные безумия и злобы глаза негодяя, говорившего о своей дочери, напомнили Лахлану взгляд Александра в ту ночь, когда тот пытался его убить. Глаза Морфессы, в которых светилась неприкрытая кровожадность, когда он умолял Лахлана сделать то, что должно быть сделано, чтобы избавить Королевства Фэй от ее зла, разожгли в Лахлане такую слепящую ярость, что он сам удивлялся, как не убил мерзавца прямо на месте. Лишь через несколько секунд он сумел взять себя в руки и снова смог говорить. И тогда Лахлан предупредил Морфессу, что его дочь находится под защитой короля, и если в дальнейшем ей будут поступать какие-либо угрозы, то он, Лахлан, будет рассматривать их как угрозу его короне.

Учитывая, как Эванджелина относилась к нему, Лахлан был уверен, что она возмутится его вмешательством. Она, вероятно, считала, что ее магии достаточно, чтобы защитить ее, но он понимал, что это заблуждение. Слишком много фэй ненавидели и боялись ее, и всего несколько в случае необходимости предложили бы ей свою поддержку и защиту. Это не значит, что она будет ему благодарна, но теперь у нее есть его защита.

Эванджелина подвинулась у него на коленях, и он недовольно выдохнул, а потом она решила перекинуть длинные ноги и сесть верхом на лошадь, при этом ее ладони оказались у него на груди, а ее пышные груди закачались под рубашкой.

— Ты что делаешь? — с трудом выдавил из себя Лахлан, когда Эванджелина, занимая удобное положение, скользнула упругими ягодицами по его петушку.

— Мне нужно иметь возможность не выпускать из виду Аврору, — сообщила она ему, быстро оглянувшись через плечо, как будто не понимала причину грубого тона, которым был задан вопрос.

Лахлан провел рукой по лицу, стараясь не замечать боли в паху. Это, черт побери, его собственная вина. В последнее время он устал от алчных женщин, которые претендовали на место в его постели, и теперь расплачивается за то, что не принимал их предложения.

— С ней все прекрасно. — Он внимательно наблюдал за маленькой предсказательницей, отчасти для того, чтобы удержать свой блуждающий взгляд подальше от Эванджелины и ее роскошных прелестей, которые так и стремились из рубашки наружу. — А теперь, Бога ради, ты будешь сидеть спокойно?!

— Что с тобой? Я просто…

— Эванджелина, ты не невинный ребенок. Ты прекрасно сознаешь, что делаешь. — Поясняя свои слова, он прижался к ней своим копьем и назвал себя идиотом, почувствовав, что еще сильнее воспламенился. — Если только не именно этого ты все время добиваешься.

Задохнувшись от негодования, Эванджелина отодвинулась дальше на седле, оставив между ними промежуток, но Лахлан обхватил ее рукой за талию и, положив ладонь ей на живот, притянул обратно к себе.

— Ты свалишься, если не будешь осторожна. — Сквозь тонкую ткань ее рубашки он почувствовал тепло ее кожи и мускулы, напрягшиеся под его пальцами. — На то, чтобы достичь Крайнего Севера, у нас уйдет некоторое время, и я могу предложить более приятный способ провести его.

Прикусив верхушку ее уха, он нежно описал языком круг.

Эванджелина дернулась назад и своей макушкой с громким стуком ударила Лахлана в лоб.

— Боже правый, у тебя твердая голова, — заметил он, потирая ушибленную бровь.

Повернувшись на седле, она попыталась уничтожить его взглядом своих фиалковых глаз.

— Ты что, напился? — Она принюхалась к его дыханию. — Нет. Тогда, вероятно, тебя околдовали.

— О чем это ты, черт побери?

— Кто-то, должно быть, напоил тебя или наложил на тебя любовное заклинание. — Сжав пальцами его подбородок, она заглянула ему в глаза. — Это единственное объяснение.

— Никто не давал мне горячительного и не накладывал заклятия. — Лахлан освободил подбородок из ее пальцев. — И это не имеет никакого отношения к любви. Это всего-навсего вожделение. Ты не девственница, Эванджелина, и должна понимать разницу.

— Как ты смеешь!

Она возмущенно вздохнула, и щеки у нее вспыхнули.

— Можешь не стараться изобразить негодование. Я живу во дворце теперь уже больше двух лет и хорошо знаком со склонностью фэй к распутству. Ты же не ждешь, что я поверю, будто ты невинна. Ты старше Сирены. Бог мой, ты старше меня.

— Не смей судить обо мне на основании знакомства с окружающей тебя компанией, Лахлан Маклауд! Святые небеса, какое отношение ко всему этому имеет мой возраст, и при чем тут вообще моя невинность или ее отсутствие?

— Если ты никогда не испытывала вожделения, никогда не была с мужчиной, Эви, я могу понять, почему у тебя такой дурной характер. Не могу сказать, что я тебя виню.

Эванджелина ударила его локтем в живот, и, приходя в себя после удара, Лахлан чуть не прозевал ее поднимающийся палец, но успел схватить ее рукой за запястье.

— О нет, не нужно. Ты же не превратишь меня в жабу.

— Ха, жаба слишком хороша для такого, как ты. Я собиралась превратить тебя в свинью — большую жирную свинью, готовую на убой.

Лахлан усмехнулся, наслаждаясь искрами ярости у нее в глазах, — с Эванджелиной никогда не соскучишься.

— И как ты собиралась объяснить это Сирене и Эйдану, не говоря уж об Авроре, которая смотрит на нас?

— Отпусти меня, — процедила Эванджелина, пытаясь забрать у него свою руку.

— Обещаешь вести себя хорошо?

— Только если ты обещаешь не…

— Что «не»? Не делать этого?

Наклонив голову, Лахлан провел губами по нежной скуле и вниз по стройной шее.

— Я… я ненавижу тебя, Лахлан Маклауд, — задыхаясь, пробормотала Эванджелина, но дрожь, прокатившаяся по ее телу при прикосновении губ Лахлана к ее нежной коже, опровергла эти слова.

— Ты говоришь одно, а твое тело говорит мне совсем другое.

«Так же, как и мое», — подумал Лахлан. Переведя взгляд ниже, к тяжело поднимавшейся и опускавшейся груди и твердым выпуклым соскам, натягивавшим ткань рубашки, он не мог устоять и прижался поцелуем к неровно бьющейся жилке у основания шеи.