такового, то есть мышление, — одно и то же, мышление и бытие тождественны. И последний шаг: что такое дом как бытие? Дом как бытие есть бытие домов, или бытием называется бытие существующего, или то, что у греков, да и в философии по сегодняшний день, называется бытием, не есть то, что мы в нашем языке называем бытием. Вот я перед вами, вы передо мной, вот парта, стул — существующие, — и у них есть бытие. Проблема бытия есть проблема бытия существующего. Здесь, казалось бы, тавтология. Есть вещи, есть деревья, есть люди, есть дома, есть куб и так далее и есть бытие этих вещей — не существование самих этих вещей (трубки передо мной может не быть или она может быть другой формы, но есть бытие трубки), а бытие существующего. (Эту мысль нужно обязательно ухватить, чтобы в дальнейшем суметь разобраться в философских сложностях и тонкостях.)
Напомню кратко две вещи, которые мне понадобятся для дальнейшего движения к Гераклиту. Во-первых, мы сказали, что есть поток и непонимание и есть бытие и понимание. Я говорил, что мы, люди, живем в определенной преемственности и сцеплении наших действий, которые увлекают нас вперед своей логикой. Например, профессия журналиста может так увлекать своей логикой, что для восприятия и высказывания истины не остается места внутри этой логики. Человек уносится потоком преемственности: в газете я могу печатать такое сообщение, которое интересно для читателя, а у интересов читателя есть своя логика жизни и времени, логика чувствительности, восприимчивости. Читатель не может бесконечно долго и одинаково раздражаться одним и тем же, хотя и чрезвычайно важным и существенным для его жизни, известием, и если я участвую в этом потоке преемственности, то возникает та самая логика, о которой я говорил: лучший способ обмануть человека — это сказать ему правду в ситуации, когда он в принципе не может ее воспринять.
Пока из этой мысли удержим слово «поток», ассоциативно нам очень важное, оно понадобится нам в связи с Гераклитом. С другой стороны, то, что мы называем бытием, — [оно] там, где есть понимание. Я говорил о некотором проблеске, или просвете, невидимого. Невидимое стоит за нашими стереотипами, мысленными привычками, обычностью или же тем самым потоком, о котором я говорю. В какие-то привилегированные моменты наше сознание сотрясается и вот-вот окажется на пороге просвета невидимого, но если нет конечной структуры, в которой наше сознание могло бы структурироваться, то мы снова во власти потока, снова совершаем то, из-за чего раскаиваемся, но раскаяние по чисто физическим или жизненным причинам тоже не может удерживаться в виде сильной эмоции. <…> Это дурное повторение и есть поток, или непереключение в структуры бытия и сознания или понимания.
И второе: бытие, связанное с пониманием, есть бытие существующего. Иными словами, основное различение в греческой мысли, в бытийной мысли, как она возвещена Парменидом и Гераклитом, есть различение между бытием и существованием в том смысле, что то, что называется бытием, есть бытие существующего. Это уже, как я говорил, нарушение по словесному составу определения, нарушение наших привычек словоупотребления. Мы всегда думаем о существовании вещей, и вряд ли в нашем обычном, обыденном языке нам нужен дополнительный, тавтологический термин для того, чтобы говорить о существующем или совокупности всего существующего, о раздельных вещах, составляющих существующее, применяя по существу синонимический термин «бытие», то есть «бытие существующего». Но это различение и есть самое главное. Ухватимся за различение, выраженное словосочетанием «бытие существующего», и вдумаемся, о чем здесь, собственно, говорится.
Можно начать с простейших примеров, хотя своей простотой они могут мешать пониманию, поэтому будем накладывать абстрактные термины, фигурирующие в поэме Парменида, на конкретные вещи, выявляемые из примера. Я могу говорить о бытии трубки, бытии существующего, говорить, повторяю, не о существовании трубки, а о бытии ее существования, — это совершенно разные вещи. Вот существует эта трубка. Если бы я говорил о ее существовании, то говорил бы о том, что может быть и чего может не быть: я могу трубку поломать, или она может пропасть, она может сгореть, но то, что я называю трубкой, есть нечто, что не зависит от того, пропала или не пропала данная трубка. Более того, бытие трубки, или бытие существующего (бытие того, что называется трубкой и существует в виде трубки), явно не зависит от исчезновения этой трубки. Трубка в бытии не рождается и не уничтожается. Или, говоря словами Парменида, бытие есть нечто в существующем, что не рождается и не погибает в нем, к тому же еще оно не меняется. Что значит «не меняется»? Придайте этой трубке любую форму, любой вид, она будет оставаться трубкой: то, что будет оставаться и что есть трубка, не зависит от изменений формы, от взаимного перемещения частей трубки, поскольку они остаются в бытии трубки. Бытием, следовательно, называется нечто, что от этого не зависит, более того, бытием называется то, что не имеет частей. Мы можем делить трубку на части, но то, что есть трубка, на части неделимо: оно или есть, или его нет. Вдумайтесь: в этой трубке могут быть различные части, и само говорение о различных частях означаeт, что наша мысль может делить трубку на части (у нее есть мундштук и так далее). Но есть нечто, называемое трубкой, что не состоит из частей в том смысле, что оно целиком присутствует. Или есть трубка, или ее нет. Это греки называли «неделимое», и это неделимое связано с мышлением.
Когда мы говорим (повторяя слова Парменида), что бытие и мысль, которой бытие узнается, тождественны[30]*, или, пользуясь возможностями другого перевода, что бытие и мысль совместимы, вместе принадлежат друг другу (примерно так можно перевести греческую мысль), то, конечно, ни в каком воображаемом нами смысле и ни в каком доступном нам смысле мы не можем сказать, что мысль о трубке тождественна трубке, если мы имеем в виду существующую трубку или имеем в виду существующую единицу. (Во французском языке l'étant — это и бытие, и в то же время единица существования, существующие единицы. В русском языке, чтобы высказать это, приходится <причастия> превращать в существительные.) Если мы имеем в виду бытие трубки, то, конечно, бытие и вúдение бытия принадлежат друг другу. Значит, когда мы понимаем бытие как бытие существующего, а не [как] само это существующее, тогда мы можем сказать: бытие и мысль, его узнающая, тождественны.
Здесь есть один оттенок, который важен для различения с последующим словоупотреблением, которое возникло уже в новой философии и которое мы унаследовали в рамках
