— Раны от ангельского меча заживают очень долго. Если когда-нибудь соберешься убить ангела, проткни его этим мечом.
— Врешь! Зачем тебе об этом говорить кому ни попадя?
— Просто я тебя не боюсь.
— Может, и стоило бы.
— Мой меч никогда не причинит мне вреда. И мой меч — единственный, которым ты можешь владеть.
Он осторожно выдергивает очередное сломанное перо и кладет на одеяло.
— Как это?
— Чтобы воспользоваться ангельским мечом, нужно разрешение. Без разрешения он будет весить тонну, если попытаешься его поднять.
— Но ты не давал мне никакого разрешения.
— Его дает не ангел, а сам меч. И некоторым мечам не нравится, когда их об этом просят.
— Угу, понятно.
Он проводит ладонью по перьям, нащупывая сломанные. Почему мне не кажется, что он шутит?
— Я не спрашивала никакого разрешения, но без проблем подняла меч.
— Так ведь ты хотела бросить его мне, чтобы я смог защититься. Видимо, он воспринял это как просьбу о разрешении и согласии.
— Он что, прочел мои мысли?
— По крайней мере, твои намерения. Иногда он так поступает.
— Ладно... ясно.
Я предпочитаю промолчать. В свое время наслушалась странного и научилась не спорить с теми, кто это странное говорил, поскольку возражать не имело никакого смысла, а порой бывало просто опасно. По крайней мере, если дело касалось моей мамы. Должна, впрочем, сказать, что Раффи даже более изобретателен, чем она.
— Может, забинтовать тебе спину?
— Зачем?
— Чтобы не попала инфекция, — отвечаю я, роясь в рюкзаке в поисках аптечки.
— Инфекция для меня не проблема.
— Что, не можешь заразиться?
— Да, по идее я невосприимчив к вашим микробам.
Слова «по идее» и «вашим» привлекают мое внимание.
Мы почти ничего не знаем об ангелах, и любая информация может дать нам преимущество. В смысле — когда мы снова организуемся.
И сейчас у меня есть беспрецедентная возможность кое-что о них выведать. Что бы там ни говорили о бандитах, я уверена, что они забирают части тела только у мертвых или умирающих ангелов. Не знаю, что я стала бы делать с информацией об ангелах, но обрести новые познания никогда не вредно.
«Скажи об этом Адаму и Еве». Я не обращаю внимания на предупреждающий голос в своей
голове.
— То есть у тебя иммунитет или что? — спрашиваю я, стараясь, чтобы голос звучал как можно небрежнее.
— Впрочем, насчет забинтовать — мысль неплохая, — отвечает он, отчетливо дав понять, что догадался о моих намерениях. — Пока раны не видны, я вполне могу сойти за человека.
Он выдергивает сломанное перо, неохотно откладывает его в растущую груду.
Я трачу последние бинты. Его кожа напоминает покрытую шелком сталь. Я действую чуть грубее необходимого — так у меня не дрожат руки.
— Постарайся меньше двигаться, чтобы снова кровь не пошла. А то повязка тонковата, быстро пропитается.
— Не проблема, — отвечает он. — Вряд ли будет сложно поменьше двигаться, спасая собственную жизнь.
— Я серьезно. Это последние наши бинты.
— И больше их нигде не найти?
— Все может быть.
Если искать медикаменты, то лучше в домах, поскольку магазины либо разграблены, либо захвачены бандитами.
Мы наполняем водой мою бутылку. У меня почти не было времени набрать припасов в офисе, а то, что есть, — просто всякая малополезная всячина. Я вздыхаю, жалея, что не успела напихать в рюкзак побольше еды. За исключением чашки сухой лапши и горсти шоколадок, которые я берегу для Пейдж, у нас ничего нет. Мы делим лапшу — по две пригоршни на каждого. Когда мы выходим из коттеджа, уже середина утра, и первое место, куда мы заходим, — главный дом.
Я возлагала немалые надежды на полную запасов кухню, но хватает одного взгляда на зияющие пустотой шкафы посреди моря гранита и нержавеющей стали, чтобы понять: нам придется удовлетвориться объедками. Возможно, здесь жили богатые люди, но даже у богатых не хватит денег, чтобы купить еды, когда рушится мир. Либо они съели все, что могли, прежде чем собраться и уйти, либо забрали продукты с собой. Ящик за ящиком, буфет за буфетом — ничего, кроме крошек.
— Это съедобно?
Раффи стоит в дверях кухни, на фоне средиземноморской арки. Он держится как у себя дома, с естественной грацией аристократа, привыкшего к богатой обстановке. Картину слегка портит лишь наполненный на четверть мешок кошачьего корма в его руке.
Я достаю из мешка несколько красных и желтых подушечек и бросаю в рот. Они хрустят на зубах, и у них едва заметный рыбный привкус. Внушая себе, будто это крекеры, я жую и глотаю.
— Не особый деликатес, но вряд ли отравишься.
В кухне больше ничего найти не удается, зато мы кое-что обнаруживаем в гараже. Рюкзак, который раскладывается в мешок, — это здорово, поскольку ангел сейчас рюкзак нести не в состоянии, но, есть надежда, сможет потом. Два подростковых спальника, аккуратно свернутые и готовые к путешествию. Палатки нет, но есть фонарики с запасными батарейками. Блестящий походный нож, который я никогда бы не смогла купить. Я отдаю свой нож Раффи, а этот беру себе.
Сбросив грязную одежду, я переодеваюсь в чистую, найденную в шкафах. Мы также берем запасную. Я нахожу свитер, который вполне впору Раффи, и заставляю сменить выдающие его с головой черные штаны и сапоги на джинсы и обычные туристские ботинки.
К счастью, в доме три спальни, заполненные мужской одеждой чуть ли не всех размеров. Видимо, здесь жила семья с двумя сыновьями-подростками, но об их существовании теперь свидетельствует лишь содержимое шкафов и гаража. Больше всего меня беспокоит, чтобы Раффи пришлись впору ботинки. Вчерашние мозоли уже зажили, но даже при его способности к исцелению мы не можем позволить, чтобы он стирал в кровь ноги каждый день.
Я убеждаю себя, что меня беспокоит лишь его хромота, которая в дороге нам вовсе не подспорье, и предпочитаю больше об этом не думать.
— В этой одежде ты выглядишь почти как человек, — говорю я.
На самом деле он выглядит в точности как олимпийский чемпион, великолепный представитель сильной половины человечества, и мне становится слегка не по себе. Разве не должен ангел, принесший погибель человечеству, выглядеть зловеще и чуждо?
— Пока у тебя на спине не проступит кровь, вполне сойдешь за человека. Да, и не позволяй никому себя приподнимать. Очень уж ты легкий по человеческим меркам.
— Я не позволю никому, кроме тебя, носить себя на руках.
