Старик разлил водку по хрустальным рюмкам и поднял тост:
— Ну, за знакомство. Не каждый день посланцы самого императора заезжают, хоть и живем, считай, по соседству.
Выпили, закусили. Барин потянулся наполнить по второй, но я остановил его жестом ладони.
— Прошу прощения, но завтра мне нужна свежая голова.
— Да полно-те вам, Федор Александрович! Это не водка, а настоящий эликсир! От нее даже у меня ничего не болит. Да и что будет от двух рюмашек? Вы молодой, здоровый — вам и бутылка нипочем.
Я покосился на сидящую рядом Карину. Девушка молча потягивала вишневый кисель и неотрывно смотрела в пустоту перед собой.
— Хорошо. Но только эта — последняя.
— Как вам будет угодно! — хозяин криво осклабился. — Ну, за справедливый суд!
Какое-то время ели молча, а затем Пантелей потер ладони и довольно крякнул:
— Ну что, ваше сиятельство, теперь в баньку?
— Я… попарился аккурат перед отъездом, но за предложение спасибо.
— Так чего же вы скромничаете? Дорога-де неблизкая — десять верст почти. Помоетесь, пивка выпьем, девочек моих оцените…
— У меня уже есть девочка, — встал и подал служанке руку. — Благодарю за ужин.
Еле отвязались от назойливого деда и вернулись в комнату. Пока спутница запирала все замки и засовы, я разделся до кальсон и лег в кровать.
— Вот пристал, как банный лист. Споить решил, ублажить, а потом, наверное, и взятку бы предложил.
— Боится попасть в опалу, — ответила вампирша, наконец-то сев в кресло. — Думает, что мы явились сугубо по его душу.
— Значит, рыло в пушку, — сцепил пальцы на затылке и уставился в потолок. — Интересно, что он прячет…
— Мой господин, — серьезно произнесла Карина. — Смею напомнить, что ваша основная задача — испытание. Вы не ревизор и не агент тайной канцелярии. Поэтому прошу сосредоточиться на работе и не нарываться на неприятности.
— Ладно, — протяжно зевнул и закрыл глаза. — Утром узнаем, что к чему.
За завтраком Пантелей с пущим усердием угощал меня водкой, но я выпил только чаю с ватрушками и сел в карету. Вместе с нами поехал и хозяин со свитой и охраной, чтобы собственноручно засвидетельствовать решения и привести в исполнение приговоры.
Деревню я услышал гораздо раньше, чем увидел — стоило кортежу показаться на горизонте, как в унисон завыли собаки. Чахлые крестьянские клячи припустили так, что чуть не выбросили из седел парубков-пастухов. Коровы же, протяжно мыча и мотая головами, сорвались с привязи и поспешили к журчащей неподалеку речушке — хоть и скотина безмозглая, а знала, что за текучую воду упырю ходу нет.
Не успели мы подкатить к околице, как раздались детский визг, окрики матерей и стук ставень. Бабы хватали мелюзгу под мышки точно мешки с просом — свою, чужую, без разбору — и спешили спрятать в хатах. Мужики же выстроились вдоль осиновых плетней — кто с косой, кто с вилами, кто с топором за поясом. Якобы отвлеклись от насущных дел и вышли посмотреть, кто ж это едет ни свет ни заря. И все как один выпростали из-под косовороток кресты с более чем очевидным намеком. И по хмурым глазам и встопорщенным бородам я понимал — случись что, будут биться до последнего, не посмотрят, что против них всемогущие вампиры.
— Теперь я тебя понимаю, — с кривой ухмылкой склонился к служанке, но та промолчала, побледнев пуще обычного.
Кареты остановились у избы сельского старосты — древнего полуслепого старика с бородой до пояса. Парамонов быстро переговорил с ним, и нам предоставили стол в красном углу — аккурат под иконой в обрамлении хлопкового рушника. Я сел посередине, горничная — справа, хозяйский писарь — слева, и такое расположение вызвала стойкое ассоциацию с советской расстрельной тройкой.
— Вот, ваше сиятельство, — Пантелей с услужливой улыбкой протянул кожаную папку с тонкой стопкой бумаг. — Полночи подбирал для вас подходящие челобитные. Ровно пять — как и просили. Без вашего мудрого вмешательства не разобраться. Может, водочки изволите? Или кваску?
— Кваску — можно. И подайте, пожалуйста, вон ту киянку.
На праздничную белую скатерть немедля лег деревянный молоток с резной рукояткой и бочкообразным бойком — ни дать ни взять судейский инструмент. Подбросил его на ладони, удовлетворенно кивнул и взял первый лист, сплошь исписанный на первый взгляд знакомыми буквами, которые складывались в совершенно нечитабельные слова. И дело не в кривом почерке — почерк как раз что надо, крестьяне-то писать не умели, и все оформлял секретарь под диктовку, а уж он-то и грамотой, и каллиграфией владел на должном уровне.
Просто старинный дореволюционный стиль слишком сложен для восприятия современного человека, а если я начну бекать, мекать и сбиваться на каждом слове, это вызовет справедливые подозрения. Как это так — дворянин и царский посланец, а читать не умеет? Можно, конечно, попросить Карину озвучить текст, но замысловатые и перегруженные обороты столь непросто понять и на слух, поэтому решил снова схитрить и заодно поразвлечься живым общением.
— Прошу прощения, господа, — для верности сощурился и потер переносицу. — Несмотря на возраст, слабоват глазами стал — все учебники да заклинания, будь они неладны. Тут вроде как заявителем некий Прохор значится. А пригласите-ка его сюда — для очного допроса.
Долго искать истца не пришлось — любопытство побороло страх, и холопы мало-помалу собрались гурьбой неподалеку от входа. Минуту спустя перед судом предстал тщедушный мужичок — грязный и потрепанный даже по меркам крестьян, и явно любящий залить за воротник. Даже сейчас он слегка пошатывался, а винный дух мигом разлился по комнате.
— Пили, уважаемый? — спросил я.
— Пил, ваша светлость! — мужик отвесил поклон в пояс. — Виноват — каюсь! Страшно было — вот и пригубил для храбрости. Но чуть-чуть — всего-то наперсток.
«Наперсток» пах как добрый литр, и я решил поскорее покончить с проблемами смерда.
— Рассказывайте, что у вас случилось.
— У меня? — Прохор хлопнул ладонью в грудь. — А что у меня случилось?
— Челобитную вы писали? — повернул к нему лист, будто пьяница мог разобрать хоть букву. На его грамотность особенно ярко намекал корявый крестик вместо подписи.
— А? — мужичок то и дело косился на Карину, и алкогольная храбрость все быстрее уступала место страху. Хозяин при том не ругался и не подгонял холопа, что показалось мне странным — терпеть такое поведение, да еще и при важных гостях, значит не уважать ни себя, ни гостей.
— Жалобы есть? — спросил тоном уставшего терапевта.
— А-а-а! — истец шлепнул себя по лбу. — Так вона вы о чем, ваша светлость! Была у меня жалоба, да токмо прошлой зимой сама собой разрешилась. Просил я разводу со своей зазнобой, ибо слухи пошли, что она с Федькой-косарем на сеновал хаживала. Барин сказал, что со всем разберется, а зимой жена померла от чахотки. Стало быть, и развод уже не нужен.
