окружающим комплекс городам и поселкам, на которые начнут сыпаться обломки ракет и беспилотных мишеней. Поэтому весь дивизион готовился к отъезду в степь на полигон, где на сто верст вокруг не было ни души.
Наконец последовал приказ к выступлению. Дивизион свернули поздно вечером, и уже ночью, под покровом темноты, мощные тягачи поволокли агрегаты к ближайшей станции, на которую подогнали специальный эшелон. Оборудование грузилось всю ночь, а под утро в больших товарных вагонах, служивших прикрытием, уже невозможно было опознать военное имущество.
Ехали двое суток, разгружались опять ночью и утром прибыли на полигон. Сразу после разгрузки Кашечкин начал профилактические работы, после которых его вызвали на командный пункт для обсуждения оперативного плана.
Совещание проводил полковник Рузаев, которого Кашечкин видел впервые. Ходили слухи, что он отличался отличным знанием техники и неистощимой выдумкой по части всяческих тактических приемов. И еще рассказывали, что на его счету были первые боевые стрельбы комплекса. Кашечкин с удовольствием послужил бы под началом этого опытного боевого офицера, но вся беда состояла в том, что именно Рузаеву было поручено инспектировать их полк. Следовательно, все знания и вся смекалка Рузаева направлялись на то, чтобы сделать боевую задачу Кашечкина как можно сложнее.
– Товарищи офицеры! – начал свое обращение Рузаев. – Я прекрасно понимаю, что в ваших руках находится совершенно новое оружие. Вы еще не в полной мере овладели его возможностями. Поэтому первая часть учений будет организована стандартно. Мы начнем со стрельб по одиночной мишени. Может быть, это будет высотная или скоростная цель. Но все же ничего сложнее одиночного сверхзвукового истребителя мы сбивать не будем.
Кашечкину стало грустно. Если уж проверяющий считает высотный скоростной истребитель простой целью, то у него явный перегиб учебно-тренировочного рвения. Это какую же цель придумает полковник Рузаев в качестве сложной? У Кашечкина при одной мысли о такой цели противно засосало под ложечкой. А еще он вспомнил, как на каждой политинформации политрук напоминал им об огромном труде, вложенном в ракету. Политрук напоминал о необходимости повышения точности стрельбы и всемерной экономии боезапаса. И в конце каждого политзанятия говорил о недопустимости промахов и неэкономного расходования ракет.
– Стрелять будем много, – продолжал тем временем Рузаев. – Сейчас мне напомнят об экономии боезапаса. Да, конечно, в армии каждый патрон на счету, не говоря уже о ракетах. Так вот, на этих учениях экономить не будем!
Рузаев стукнул кулаком по столу так, что зазвенел графин.
– Эта экономия может дорого обойтись нам во время войны. Мы с вами не в царской России, а в свободном социалистическом отечестве. В качестве исторической справки хочу напомнить о том, что перед Цусимским сражением царская эскадра из экономии ни разу не практиковалась в стрельбе боевыми снарядами. К чему это привело, всем известно. Мы будем действовать иначе!
Рузаев откашлялся и продолжил:
– Мы должны, конечно, изучать теорию, но надо овладеть и всей практикой боевых стрельб. Поэтому в конце учений попробуем отразить налет группы целей под прикрытием интенсивных помех. И в заключение – марш-бросок на запасную позицию.
В воздухе раздался тихий стон. При стрельбе в помехах неизбежны промахи, и командование припомнит им улетевшие «в молоко» ракеты. Да и за снижение процента попаданий никто по головке не погладит. А уж марш-бросок был и вовсе неожиданным сюрпризом. Конечно, по уставу каждый дивизион имел запасную позицию. И каждый дивизион маскировал ее. Но дивизион – это целый поселок, с офицерскими женами, детьми, хозяйством и скарбом. На запасной позиции зеленел огород, на задворках казарм весело хрюкали свиньи. Чтобы услаждать взгляд начальства, городок оборудовали асфальтированным плацем, дорожками, белеными казармами. Городок был чист, подтянут и виден с воздуха, как мишень. А уж о том, чтобы поднять на ноги этот табор вместе со свиньями и плацем в установленное время и переселить его на запасные огороды, страшно было и подумать. Здесь, в степи, скарба, детей и живности не было. Но были тяжелые сборы, движение на собственной тяге и развертывание комплекса.
– И сразу после марш-броска… – Рузаев передвинул на карте цветные фишки…
«Обед с награждением лучших», – подумал Кашечкин.
– … Дополнительные стрельбы с целью проверки качества запасной позиции, – закончил Рузаев свою мысль. – Для желающих дополнить этот план напомню, что именно так и следует действовать по Уставу. А поскольку Устав мы все знаем и любим, я даже не стану сообщать вам время первого налета. Он может случиться и завтра, и послезавтра, а может последовать и через час. Так что организуйте боевое дежурство по всем правилам. Все свободны.
***
В этот вечер Кашечкин получил свой суп не на тарелке в столовой, а в мятом алюминиевом котелке в кабине управления. И лег спать в этой кабине. А ночью в степи почему-то стоит лютый холод, тем более, что и сам сентябрь был не жарким. Один бок Кашечкина мерз, а другой припекало разогретой аппаратурой. Он натягивал шинель то на плечи, то на ноги, и шепотом ругал этого затейника Рузаева.
Впрочем, мучился бессонницей Кашечкин недолго. Прямо посреди ночи завыла сирена воздушной тревоги, и весь боевой расчет мгновенно занял свои места. Цель была не очень сложная, сложна сама обстановка. Кашечкин в первый раз стрелял настоящими боевыми ракетами. Подумав о сотне килограммов взрывчатки, насаженных на стартовый ускоритель, он сразу покрылся холодным потом. Почему-то в голову полезло сравнение с первой учебой по гранатному бою в училище. После долгих тренировок на муляжах на полигоне Кашечкину дали в руки настоящую боевую гранату – тяжелый металлический шарик с маленьким торчащим запалом. И от осознания, что он сжимает в ладони смерть, Кашечкин никак не мог разжать руку. Он два раза замахивался, и два раза граната оставалась у него в кулаке. И только с третьего замаха он смог метнуть ее в цель, крикнуть «ура» и пробежать через вонючее желтоватое облачко.
Боясь упустить цель, боясь сделать какое-то неловкое движение, Кашечкин вцепился в штурвальчик. Он аккуратно передал цель операторам и изготовился к стрельбе.
– Вторая установка – пуск!
Услышав приказ комбата, Кашечкин протянул руку к хорошо знакомому пульту и нажал кнопку. И в первый раз звук зуммера и стук секундомера утонул в громе стартового ускорителя. С каким-то восторгом Кашечкин почувствовал, как дрожит кабина, передавая дрожь блиндажа.
Кашечкин следил, как на экране появилась засветка от ракеты, как она полетела к наведенному им на цель перекрестью, и как обе засветки, от цели и от ракеты, встретились и лопнули, рассыпавшись кучей металлических осколков.
– Цель поражена! – отрапортовал Кашечкин.
Но комбат не слышал его. Он уже
