порабощенной земли.
Водоворот красок, криков, ударов захлестывал белого. В последней безнадежной попытке он еще раз устремлялся вперед под равнодушным взглядом огромного ясного неба и падал, сраженный копьями и камнями, вдавленный в землю вместе с жесткой горной травой.
Труп оставался лежать посреди нагорья. Безлюдные просторы меняли окраску, точно озеро, и теперь уже орда победителей наблюдала, удаляясь, как постепенно исчезает, словно погружаясь в утробу земли, эта маленькая обнаженная звезда — растерзанное тело белого человека.
Вскоре после битвы под Крусерос индейцу Уачипондо надоело бесплатно служить в революционных войсках, и он вернулся на свою делянку. Другие индейцы еще не возвращались, и в редких хижинах, разбросанных по всей пампе, не слышно было даже лая голодных псов.
Однажды вечером лучи раскаленного, как жар, заходящего солнца заглянули в хижину. Когда небо угасло и пепельно-серый холод спустился на нагорье, Уачипондо собрал сухие стебли яреты, разжег костер и, усевшись перед огнем, стал жевать коку, ни о чем не думая, только двигая челюстями.
Так он жевал жвачку, сидя под звездным небом. Но вдруг какая-то тень заслонила звезды. Он поднял голову и увидел словно свалившегося с неба человека — белого человека без шляпы, который дрожал от холода и страха. Где-то далеко раздался свист, — должно быть, его преследовали. Уачипондо посмотрел на беглеца. Впервые он почувствовал себя сильнее белого человека. Он встал.
Белый, усиленно жестикулируя, пытался что-то втолковать ему:
— Тата, меня убьют! Не кричи! Ты один? Я дам тебе денег. Вот они, деньги!
Он вытащил из-за пазухи пачку ассигнаций. Потом сунул голову в дверь и оглядел темную хижину.
— Пойдем туда, тата, — сказал он.
Свет костра проникал в хижину.
— Тысячу боливиано! Тысячу боливиано тебе! Понимаешь? Ты должен отвести меня в Оруро так, чтобы никто не видел. Ты — в Оруро, я — дам деньги. Понимаешь?
Наконец Уачипондо заговорил:
— Оруро? Да, я отвести тебя.
Белый присел на заменяющие табурет кирпичи.
— Поесть, поесть, — сказал он. — Я дам деньги. Бери.
И он сунул ему в руку пачку ассигнаций.
— Потом я дам тебе еще. Да?
Индеец развернул грязную тряпку и достал несколько яиц. Он вскипятил воду, сварил яйца и подал белому. Тот жадно набросился на еду.
— Ты дашь мне пончо и шляпу, и мы с тобой пойдем в Оруро. Да?
Уачипондо подвязал тряпками свои сандалии, нашел старое пончо, белый завернулся в него, и они отправились в путь. Их шаги гулко звучали в тишине, а кругом далеко, до самого звездного неба расстилалась черная однообразная земля. Они шли несколько часов, пока перед ними не выросла какая-то темная хижина, заслонив сиявшие впереди звезды. Залаял пес, они остановились. Уачипондо вошел в хижину и заговорил с индейцами.
Белый хотел было бежать, но черное пространство ослепило его. Вдруг он различил рядом с собой какую-то тень.
— Пойдем? — спросил он робко.
Но это был не Уачипондо, а другой индеец. Он ничего не ответил. Возникла еще одна тень.
— О, я дам вам денег! Оруро! Оруро! Боже мой!..
Яростная схватка, скользящие шаги, вопль, похожий на вой раненого зверя, потом слова на языке аймара, отрывистая, взволнованная речь индейцев… А на горизонте, над по-прежнему черной землей небо становилось нежно-зеленым, розовым и, наконец, алым, таким же алым, как кровь белого человека, убитого ножом и камнями.
Вот так удалось Северино Уачипондо заполучить небольшое состояние. Разделив деньги с товарищами, он спрятал свою долю под рубахой, и если раньше он менял ее каждый год, то теперь не снимал, даже когда женился. Он купил себе участок в окрестностях Айоайо и сеял ячмень и оку.
Но через два года, при правительстве, которому сами же индейцы помогли прийти к власти, белые и метисы стали преследовать индейцев, замешанных в убийствах, и отправлять в их селения карательные экспедиции. Конные отряды разоряли деревни, жгли дома, уничтожали посевы.
Индейцы разбежались. Солдаты хватали как заложников женщин и детей, среди них были жена и сын Уачипондо. С дальней горы Уачипондо видел дым, поднимавшийся над его хижиной, которую подожгли солдаты-индейцы, по приказу метисов, хотя и метисы два года назад убивали белых. Тогда все нагорье бушевало, словно море в бурную погоду. Потом буря улеглась, и снова лежало оно спокойное, ровное, неизменное, переливаясь неуловимыми оттенками серого и желтого.
Уачипондо ушел в горы провинции Инкисиви и осел в рудной зоне Оруро. У него еще оставалось немного денег, на них он купил себе вьючных лам. Он стал погонщиком и, доставляя йа рудники сельскохозяйственные продукты, а оттуда — мешки с рудой, исходил вдоль и поперек металлоносные земли между Колкечакой, Чаянтой, Унсией и-Оруро.
Во время переездов случалось, что ламы отдыхали и паслись по нескольку дней на одном месте, подкрепляясь ячменем или травой. Уачипондо оставлял их на попечение помощника, а сам отправлялся в горы на поиски рудников, заброшенных еще с колониальных времен и известных индейцам по преданиям, или же разбивал лежащие на поверхности обломки, в погоне за сверкающими камешками, которые приворожили к себе белых людей.
Омонте, словно зачарованный, слушал рассказы испанского коммерсанта Хосе Сентено. Грубый расчет и корысть, которые вели горнопромышленников в их жажде мгновенного обогащения, превращались в его фантастических историях в бескорыстную волшебную мечту.
Сентено переселился в Оруро из Пулакайо. Омонте часто встречал его в баре «Барселона», где пили коктейли. Это был маленький лысый человечек с седыми висками и выпяченной верхней губой, — она так выделялась вперед, что казалось, будто рот у него открывается под подбородком. В Омонте он сразу обрел покорного, неискушенного слушателя и ученика.
Он рассказал ему, как приехал в Боливию в 1875 году и вместе с доном Грегорио Пачеко основал компанию «Гуадалупе». «Крупная компания, но один из директоров оказался интриганом, он стал меня шантажировать, и, чтобы не надавать ему пощечин, пришлось уйти из дела; впрочем, с доном Грегорио я остался в наилучших отношениях».
С тех пор Сентено занялся торговлей, законной и незаконной, в районе рудников.
— Дела идут час от часу хуже, — жаловался он Омонте. — Контрабандой серебра нечего и заниматься. Раньше это было прибыльное дело. За фунт коки рудокоп давал десять унций серебра. Но теперь рудное управление с них глаз не спускает. В Пулакайо у меня хотели отобрать серебряный самородок, заявив, что я украл его! А я, видит бог, купил его у рудокопа! Теперь я предпочитаю покупать у пеонов товары, которые они воруют в лавке, и перепродавать их, а взамен привозить спирт и агуардьенте[25]. Надо как-то жить. У меня, знаете ли, жена и племянница жены, а
