Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 128
— Правда, дело в том, что философия меня заинтересовала не в связи с лингвистикой, — сказал Леонард, по-прежнему глядя туда, где стояла официантка. — Меня заинтересовали вечные истины. Как научиться умирать и прочее. А теперь мне скорее хочется узнать: что на самом деле понимается под «умирать»? Что на самом деле понимается под тем, что понимается под «умирать»?
Официантка наконец подошла к ним. Мадлен заказала тарелку творога и кофе. Леонард заказал яблочный пирог и кофе. Когда официантка отошла, он крутанулся на стуле вправо, так что их колени на миг соприкоснулись.
— Как-то ты очень по-женски, — заметил он.
— Что?
— Творог.
— Мне нравится творог.
— Ты что, на диете? На тебя как-то не похоже.
— Зачем тебе это знать?
Тут у Леонарда впервые сделался смущенный вид. Его лицо под полоской банданы покраснело, он крутанулся в другую сторону, отведя глаза.
— Просто любопытно, — ответил он.
В следующую секунду он крутанулся обратно и возобновил прежний разговор:
— Считается, что по-французски Деррида гораздо понятнее. По слухам, на французском он пишет прозрачно.
— Тогда мне, наверное, надо читать его по-французски.
— Ты французский знаешь? — В голосе Леонарда прозвучало восхищение.
— Не особенно хорошо. Флобера могу читать.
Тогда-то Мадлен и совершила большую ошибку. Все шло так хорошо, атмосфера между ними установилась благоприятная; даже погода была на их стороне — когда они закончили есть и, выйдя из столовой, направились обратно в кампус, из-за мартовской мороси им пришлось идти вместе под складным зонтиком Мадлен. Поэтому на нее нахлынуло чувство, как в детстве, когда ее угощали пирожным или десертом, — счастье, в свете своей краткости до того чреватое катастрофой, что она начинала откусывать крохотные кусочки, лишь бы булочка с заварным кремом или эклер как можно дольше не кончались. Так же и сейчас: вместо того чтобы подождать, куда двинется дело, Мадлен решила остановить его ход, оставить немножко на потом, поэтому сказала Леонарду, что ей надо домой, заниматься.
Они не поцеловались на прощание. На это не было и намека. Ссутулившись под зонтиком, Леонард резко сказал: «Пока», — и торопливо зашагал прочь под дождем, нагнув голову. Вернувшись в Наррагансетт, Мадлен легла на кровать и долго лежала, не шевелясь.
Дни до следующей встречи на «Сем. 211» тянулись долго. Мадлен пришла пораньше, заняла место за столом в аудитории рядом с тем, где обычно сидел Леонард. Но он, явившись с опозданием на десять минут, сел на свободный стул рядом с профессором. Во время занятия он ничего не говорил, ни единого разу не взглянул в сторону Мадлен. Лицо его распухло, по одной щеке протянулась цепочка прыщей. Когда семинар кончился, Леонард первым вышел за дверь.
На следующей неделе он вообще пропустил занятие.
Так Мадлен осталась сражаться с семиотикой, с Зипперштейном и его последователями в одиночку.
Теперь они обсуждали «О грамматологии». У Деррида говорилось следующее: «В этом смысле оно является снятием (Aufhebung) других видов письма, в особенности письма иероглифического и лейбницевской характеристики, которые ранее были единым жестом подвергнуты критике».[5]Когда на автора находило поэтическое настроение, он говорил: «Однако письмо в его нефонетическом аспекте предает самое жизнь. Оно угрожает одновременно дыханию, духу, истории как отношению духа к самому себе. Оно завершает, парализует, ограничивает их».
Поскольку Деррида утверждал, что язык в силу своей природы разрушает смысл того, распространению чего пытается способствовать, Мадлен размышляла о том, как можно ожидать от нее, чтобы она поняла смысл его утверждений. Возможно, он этого и не ожидал. Потому-то и разработал столько ученых терминов, столько безнадежно запутанных грамматических конструкций. Потому-то и изъяснялся такими предложениями, что на отыскание подлежащего в них уходила минута. (Разве можно вообще разобрать по составу «стихийное самопорождение означаемого внутри Я»?)
Когда после чтения по теории семиотики принимаешься за роман, ощущение такое, будто бежишь с пустыми руками после того, как побегаешь с гантелями. Выходя из аудитории после «Семиотики 211», Мадлен находила убежище в Рокфеллеровской библиотеке, спускалась в подвальное помещение, где полки источали оживляющий запах плесени, и хватала что-нибудь — что угодно, «Обитель радости», «Дэниела Деронду», — лишь бы восстановить нормальное душевное состояние. Как замечательно было читать, когда одно предложение логически вытекало из предыдущего! Какое утонченное чувство вины охватывало ее от сознания собственной испорченности, когда она наслаждалась повествованием! В романе XIX века Мадлен чувствовала себя в безопасности. Там всегда попадались люди. Они обитали в месте, похожем на мир, где с ними что-то происходило.
Кроме того, в романах Уортон и Остин было еще и немало свадеб. Там были всевозможные мужчины, мрачные, неотразимые.
В следующий четверг Мадлен пришла на семинар в норвежском свитере с узором из снежинок. Она снова стала носить очки. Леонард не показывался вторую неделю подряд. Мадлен беспокоилась, вдруг он больше не придет, но семестр был уже в разгаре — бросать было поздно. «Никто не видел мистера Бэнкхеда? Он что, болен?» Никто не знал. Пришел Терстон с девушкой по имени Кассандра Харт, оба шмыгали носом и щеголяли героиновой бледностью. Вынув черный фломастер, Терстон написал на голом плече Кассандры: «Кожа искусственная».
Зипперштейн был оживлен. Он только что вернулся с конференции в Нью-Йорке и был одет не так, как обычно. Мадлен слушала, как он рассказывает о докладе, который сделал в Новой школе, и внезапно до нее дошло. Семиотика была той формой, которую принял у Зипперштейна кризис среднего возраста. Переход в семиотику позволил Зипперштейну носить кожаную куртку, летать на ретроспективы Дугласа Серка в Ванкувер и охмурять всех сексапильных беспризорниц, приходящих к нему на занятия. Вместо того чтобы уйти от жены, Зипперштейн ушел с кафедры английского. Вместо того чтобы купить спортивную машину, он купил деконструкцию.
А сейчас он, усевшись за стол, начал говорить.
— Надеюсь, вы читали выпуск Semiotext(e) за эту неделю. Вспоминая Лиотара и желая отдать должное Гертруде Стайн, я хотел бы, с вашего позволения, выдвинуть следующий тезис: желание это такая штука — тут вся штука в том, что никакой штуки нет.
Так вот оно что. Это и была реплика Зипперштейна. Он сидел перед ними, моргая, и ждал, пока кто-нибудь ответит. Казалось, терпение его бесконечно.
Мадлен давно хотелось понять, что такое семиотика. Ей хотелось понять, по какому поводу весь этот шум. Что ж, теперь она почувствовала, что понимает.
Но потом, на десятой неделе, по причинам целиком внепрограммным, в семиотике вдруг появился смысл.
Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 128
