Как, зачем в той чудесной, замечательной, сказочной, восхитительно-правильной жизни возникла Наташа? Хорошо бы ответить так: у него наступил кризис среднего возраста, о котором он слышал как-то передачу по радио, когда ехал с работы. Там умные люди на полном серьезе говорили о том, что ближе к сорока мужчины непременно начинают подводить итоги и горевать о непокоренных вершинах. Кто-то бросается покорять, если уже может позволить себе купить подходящее альпинистское снаряжение и авиабилет в район Альп, кто-то увлекается спиртным, кто-то меняет жену, мудро сделав именно ее во всем виноватой. Вон Абрамовичу приспичило с женой официально развестись — так то ли трехсот, то ли пятисот миллионов баксов не пожалел, хотя могли бы себе жить спокойно в разных полушариях и никогда не встречаться. Вот это кризис так кризис — на всю голову! Вот и он, Литвиненко, борясь с этим самым кризисом, который, заметьте, умные люди придумали, и полюбил девчонку на шестнадцать лет моложе себя. А что он мог поделать, если, по мнению психотерапевтов, это могло помочь ему обрести почву под ногами?!
Звучит красиво, но полное вранье. Он, Валентин Литвиненко, и в двадцать, и в тридцать, и в сорок лет всегда был доволен собой, своими взглядами, поступками, карьерой, перспективами, женой, домом и укладом. Поэтому никогда не было у него никакого кризиса среднего возраста, шиш на постном масле этим грамотеям, пусть оставят свои теории для неудачников, как Юлька говорит, лузеров, и скучающих миллиардеров!
К тому же Тусю он никогда не любил. Он ее хотел. Хотел так, что зубы сводило от желания, чтобы не опускаться до описания прочей физиологии. Но на такую формулировку женщины почитают своим долгом обижаться, поэтому мужчины со времен Адама заменяют это слово любым другим по обстоятельствам, и опыт показывает, что «люблю» вызывает наибольшее доверие. Эксперимент, который любой мужчина проделывал хотя бы раз в жизни: если, стоя под заветным балконом Джульетты, Роксаны, Анны Карениной или Марии Ивановны Пупкиной, честно проорать — «хочу», то, скорее всего, на тебя выплеснут ушат помоев, уронят горшок с геранью и велят «больше никогда на пороге не появляться, потому что она — не такая». А если, задрав голову к звездам, прошептать беспроигрышное «люблю» (в самых крайних, тяжелых случаях: «давай поженимся»), то тебе спустят веревочную лестницу, одарят нежным поцелуем и, скорее всего, незамедлительно вручат тебе все то, чего ты, собственно, и хотел изначально, затевая все авантюру. Так кто в итоге виноват?!
Парадоксально, но даже в выборе первой и единственной за всю жизнь любовницы Валентин Рудольфович был некоторым образом верен жене. Туся, которой тогда было двадцать два или двадцать три, была неуловимо похожа на Ирину в юности — тоненькая, нежная, летающая, улыбчивая, легкая. Туся, как и Ирина, часто смеялась и внимательно замолкала, когда говорил он. Она тоже безоговорочно признала его право распоряжаться и устанавливать правила.
Ирина же с годами не постарела и не растолстела, нет, но стала, как бы это сказать, солидной, что ли. Стала женой, хозяйкой, матерью семейства. И даже вот заместителем начальника отдела в своей районной налоговой инспекции, что, помнится, очень развеселило Валентина — ну какой из его Иришки начальник?! И секс у них тоже стал… солидным. Однообразным, добротным, недолгим, простым, без предвкушения и ожидания, без баловства и подначек, без тихой нежности и нетерпеливой страсти. Про такой говорят — супружеская обязанность. Они с женой ее время от времени честно выполняли — в ряду всех прочих.
Иногда Ирина шутки ради подсовывала ему свои дамские журнальчики — посмеяться над предлагаемыми способами освежить супружеский секс. Согласно этим рекомендациям, ей следовало встретить вернувшегося с работы мужа в прозрачном халатике медсестры, надетом на голое тело, сделать ему массаж, накормить ужином из шампанского с авокадо при свечах, затем привязать к кровати своими чулками и вымазать причинные места взбитыми сливками, туда же можно подать оставшийся от ужина десерт в виде вишенок и клубники. После каковых мероприятий, по мнению советчиков, участников процесса должна захватить столь пылкая страсть, что двадцать лет семейной жизни превратятся в один медовый месяц со взбитыми сливками.
Ирина смеялась, Валентин неодобрительно хмыкал и отшвыривал журнал, ворча и поминая неработающую статью УК о порнографии. Он не мог предложить ТАКОЕ Ирине. И в самом деле, если бы жена однажды встретила его после работы в белом халатике с градусником и баллончиком сливок наперевес, он не набросился бы на нее с жадным рычанием, как полагалось бы, а сперва померил бы ей температуру этим самым градусником. Что же касается сливок… нет, пожалуй, это все же негигиенично, и к тому же он и слова «член» произнести вслух не может. То есть, конечно, может, но сделав над собой определенное усилие. Так уж ханжески воспитан. Так всех тогда воспитывали, без картинок. Что ж ему, жестами объяснять, где именно мазать?!
К тому же он понимал, что жена устает на работе и к тому же крутится по дому, что, переделав все дела, она ложится в постель ближе к часу ночи, и кто знает, чего ей больше хочется: улетного секса или почитать в тишине хорошую книжку? Валентин сильно подозревал, что второго.
Туся же была представителем другого поколения. Она-то спокойно произносила слова и похлеще «члена» и от души веселилась над тем, какой чопорный вид напустил он на себя в секс-шопе, куда она затащила его выбирать подарки на День святого Валентина (день рождения он отмечал с семьей, а уж приятные именины 14 февраля — непременно с Тусей). В постели она постоянно устраивала всяческие эксперименты, в которых он активно участвовал, и придумывала милые шалости, о них Валентин Рудольфович часто вспоминал потом с большим удовольствием.
Таким образом, все складывалось как нельзя лучше, потому что благодаря Тусе он не донимал жену претензиями, которые вряд ли смог бы внятно сформулировать, относился к ней бережно и уважительно — это ли не главное для нормальной семейной жизни? Ему было хорошо с Тусей в постели, но с какой мгновенной легкостью он бросил бы любовницу и все эти «левые радости», если бы Ирина дала ему возможность выбрать, если бы она поставила перед ним ультиматум! Разоблачение Марго упало ему на голову, как весенняя сосулька с крыши. И свершившаяся катастрофа своей сокрушительной несправедливостью повергла его в состояние длительной прострации — все ходят по улицам, все позволяют себе интрижки на стороне, почему же упало именно на него, что он сделал не так?! Он ждал, что Ирина успокоится, одумается и позовет его домой, в прежнюю жизнь, он немедленно и навсегда позабудет о Наташе и даст клятву… Но от него никаких клятв не потребовали. Его просто вычеркнули из той прекрасной жизни и заставили вести новую — странную, чужую, ненастоящую.
…Компьютер давно «уснул», и Валентин Рудольфович с досадой стукнул ладонью по мышке. Экран испуганно мигнул, просыпаясь, и рыбы вновь деловито засновали взад-вперед по коралловому рифу, а Валентин Рудольфович все сидел, растравляя свои раны и обижаясь на то, как несправедливо, в сущности, устроена жизнь. Ведь в том хрупком равновесии, которое он создал, для всех были свои плюсы: и для него, и для Ирины, и для Туси. У них было, как объяснял гид в Египте, равновесие экосистемы, как в коралловом рифе. Именно поэтому законом запрещено кормить рыб, чтобы не нарушать это самое равновесие. Получается, эта стервозина Марго нарушила экологическое равновесие. Нарушила закон. Правда, египетский, а где мы и где Египет?.. Но ведь и у нас кое-какие законы на этот счет существуют, кстати!
