дочерью-умницей, в пятнадцать лет сдающей экзамены, которые сам я сдавал в восемнадцать. Таким темпом быть тебе президентом».
Находясь в одиночном заключении, отец все еще беспокоился о моем образовании и убеждал меня, что это его главная забота. «Знаю, что ты много читаешь, но посоветую больше внимания обращать на историю. Почитай о Наполеоне Бонапарте — в высшей степени законченная личность, пожалуй, самая интересная за всю новую историю. Об Американской революции и об Аврааме Линкольне. Прочитай „Десять дней, которые потрясли мир" Джона Рида. О Бисмарке и Ленине, Ататюрке и Мао Цзэдуне. Обрати внимание на историю Индии с древнейших времен и до наших дней. Но главное внимание удели истории ислама». Письмо на тюремном бланке подписано: «Зульфикар Али Бхутто».
Конечно, мне очень хотелось быть с семьей в Лахоре, но — нельзя. Санам звонила мне, сообщала, что мать каждые два-три дня ведет марши протеста женщин к тюрьме. Каждая из женщин обеспечена мокрым полотенцем и пластиковым мешком на случай газовой атаки полиции. Несмотря на полицейские кордоны, демонстрации продолжаются и усиливаются. Солдатам приказывали задерживать женщин, но они отказывались, улыбались и махали руками. Приказы Айюба пока не могли изменить отношения к женщине.
Когда в декабре подошло время экзаменов, миссия Иисуса и Марии устроила их в посольстве Ватикана, тоже на Клифтон. Экстерриториальность и удаленность от коммерческого центра делали это место относительно безопасным. Школьники в Британии сдавали те же экзамены в чистых классных комнатах, а мы с опаской проскальзывали в посольство Римско-католического престола.
Обстановка в стране тем временем накалялась, особенно после того, как полиция открыла огонь и убила нескольких демонстрантов. Теперь демонстранты требовали не только освобождения отца и других политических заключенных, но и отставки Айюб Хана.
Через три месяца после ареста отца хаос в стране заставил Айюба освободить лидеров ПНП. Прошли слухи, что самолет, на котором моего отца должны доставить в Ларкану, непременно взорвут вместе с отцом и экипажем. Мать устроила пресс-конференцию по этому вопросу, чтобы предотвратить возможное преступление. Вместо самолета отца отправили поездом. Я счастлива была увидеть его снова, но борьба против Айюба далеко не завершилась.
— Вниз! — закричал отец мне и Санам во время демонстрации в Ларкане по случаю его освобождения. Наш открытый автомобиль медленно пробирался сквозь толпу.
Люди кричали: «Джайе Бхутто!» и «Гирти хауи дивар ко аахри дхака доу — толкни падающую стену посильнее». И вдруг какой-то агент Айюба, подобравшись к машине вплотную, выстрелил в отца. К счастью, каким-то чудом пистолет дал осечку. Но толпу это не умилостивило.
Из-под пригнувшей меня руки отца я заметила, что молодого человека буквально разрывают на куски. Его голову, руки, ноги тащили в разные стороны, разрывали рот, из которого струилась кровь. «Не смотри!» — строго сказал отец, пригибая мне голову. Я сползла на дно машины, а отец принялся кричать своим разъярившимся сторонникам, чтобы они не убивали покушавшегося. В конце концов отец его спас, но сцену эту я запомнила надолго.
Перед глазами у меня и отец, худеющий ото дня ко дню во время голодовки протеста против диктатуры Айюб Хана и произвольных арестов. После освобождения из тюрьмы он с группой лидеров ПНП сидел перед домом в Аль-Муртазе, в Ларкане, под шамиана, на виду у прохожих. Все жители города ужасались тому, как он худеет. «Пожалуйста, послушайся папу», — мысленно уговаривала я Айюб Хана и удивлялась, почему не худеют люди, сидевшие рядом с отцом. «Они по ночам втихомолку отъедаются, — открыли мне глаза наши слуги. — Только отцу не говори, не расстраивай его».
Группы проводящих голодовку протеста тут же появились перед юридическими конторами и в деловых кварталах других городов Пакистана. Вокруг них ежедневно собирались громадные толпы сочувствующих. Повсеместно раздавались требования отставки Айюба. Увидев, что ресурсы его исчерпаны, даже сила ему не поможет, Айюб все-таки уступил, ушел 25 марта 1969 года. Но победы не получилось. Вместо того чтобы уступить полномочия спикеру Национальной ассамблеи, как того требовала его собственная конституция, Айюб передал власть начальнику Генерального штаба армии Яхья Хану. Снова Пакистан попал под пяту военных, снова военный диктатор отменил все гражданские свободы и ввел военное положение.
— Тебе письмо из Редклиффа, — сказала мне мать в апреле. Конверт я приняла с дурными предчувствиями. Хочу ли я туда? Да и руководство колледжа сомневалось по поводу моего возраста — шестнадцать лет, — предлагали подождать год-другой. Но отец не видел оснований для отсрочек. Вместо этого он обратился за содействием к своему другу Джону Кеннету Гэлбрайту, профессору экономики в Гарварде и бывшему послу США в Индии. Я вскрыла конверт. Принята. Начало занятий осенью 1969 года.
В качестве прощального подарка отец вручил мне том Священного Корана в роскошном перламутровом переплете. «Ты увидишь в Америке много удивительного, — сказал он. — Кое-что тебя испугает. Но я знаю, что ты способна все понять и осмыслить. Прежде всего — учись. Мало у кого в Пакистане есть такая возможность, так что не упусти ее. Не забывай, что деньги, на которые я посылаю тебя учиться, дает земля, политая потом, труд людей, гнущих спину на этой земле. Ты в долгу перед ними и с Божьей помощью сможешь этот долг уменьшить, используя образование для улучшения жизни этих людей».
В конце августа я остановилась в украшенном резным орнаментов дверном проеме нашего дома в Карачи. Мать подняла мой новый Коран над моей головой, я поцеловала священную Книгу. И мы отправились в аэропорт. Мне предстоял полет в США.
3
ВОСПОМИНАНИЯ В АЛЬ-МУРТАЗЕ: МОЕ ЗНАКОМСТВО С ДЕМОКРАТИЕЙ
Второй месяц мы с матерью в Аль-Муртазе. Сад гибнет у нас на глазах. До ареста и гибели отца за растениями и землей ухаживали десять человек. Теперь, после превращения Аль-Муртазы в место заключения для нас с матерью, военный режим разрешает вход лишь троим. Я включаюсь в борьбу за жизнь сада.
Меня удручает гибель цветов, особенно отцовских роз. Каждый раз, возвращаясь из-за границы, он доставлял в свой розарий редкие саженцы причудливых пород: фиолетовые, танжериновые розы, вообще на розы не похожие, но столь совершенно оформленные природой и селекционерами, что выглядели фантастическими статуэтками. Больше всего ему нравилась голубая «роза мира» — так он ее называл. Теперь же из-за недостатка ухода розовый сад начал чахнуть, побурел.
Каждое утро, в семь часов, при круглосуточной летней жаре, я уже в саду, таскаю с садовниками тяжелые брезентовые шланги. От углов дома за мной следят охранники. Раньше садовники справлялись с поливкой розария за три дня. Теперь у нас
