в себе достаточно спокойствия, чтобы на всё плюнуть и начала действительно отдыхать. Встаю в восьмом часу; ходила на зарядку около моря, теперь буду играть с утра в теннис. Полдня проходит на море. На пляже в тени есть спортплощадка, там занимаются гимнастикой, – и я тоже. Загораю и купаюсь с педантизмом шестидесятилетнего больного, страдающего по крайней мере раком – так я здесь забочусь о своём здоровье. А что, знаете – помогает! Стала хорошо себя чувствовать и даже ощутила прелесть бытия. Конечно, для ухода за здоровьем тут обстановка создана прекрасная. Но особенно спортом не назанимаешься, так как всё же жарко, а главное, душно, влажный воздух. Ну, что ещё? К вечеру играю в волейбол или в теннис, – как правило не с молодежью, а с воспитанными людьми среднего возраста, у которых выражение лица человеческое в отличие от первых. На днях приехали Люся со Славой, они живут с Николаем Михайловичем на некогда очень знакомой мне даче около Мацесты[43], и приезжают к нам играть. Я им очень рада. На днях поеду к ним в гости. Не знаю, что почувствую в доме, где не была давно, но когда проезжала мимо ворот и увидела, как сильно выросли посаженные году в 34-м сосны, стало как-то хорошо и грустно. Вообще, Витюша, знаете, я тут вдруг почувствовала, что Сочи мне дороги. Этот город вырос и стал тем, что он представляет сейчас, на моих глазах, и Вам не надо объяснять, почему так было[44]. Может быть, именно от этого я так разъярилась на всё в этом “Люксе”. Словом, мне тут немного не хватает того тихого покоя души, который я имела в Ореанде. В Москве Вы наверняка встретите меня “загорелой, весёлой, с добрыми глазами” – за это я ручаюсь, – но вдобавок – несколько злой (Вы понимаете, что не на Вас). Это тоже неплохо, а то за последнее время в Москве я так устала, что ко всему отупела; а хорошая злость иногда помогает, Вы знаете. Здесь я пробуду до 24-го, в Москве буду 26-го. Поедем поездом – очень просит Оська, он ни разу не ездил на поезде, да и мне хочется ехать как-то спокойнее и без молниеносности. Позже задерживаться здесь, наверное, не стану, так как надо побыть с Катькой пару деньков, а потом буду перевозить весь свой табор в Москву, к началу занятий. Хочется всё это сделать не спеша и без суеты. О своей работе пока не думаю – эта извилина выключена. Наверное, и у Вас также. Страшно соскучилась по своей милой Катьке, милому пончику, – ужасно я её люблю! От А.И.[45] получила несколько писем, но, странно, моё письмо к ней никак не дойдет! Кстати, осталась она “отдыхать” ещё на неделю оттого, что немного заболела – что-то съела там скверное. Вам она этого не сообщила, “чтобы не волновать Витюшу”. Доколе будем мы с ней наперегонки “беречь покой” этого деспота?.. Напишите ей хорошее, доброе письмо, как Вы можете это сделать, когда захотите, а то у неё неважное настроение.
Несколько слов хочется Вам сказать об искусстве. Ходила я тут слушать оперу “Даиси” (“Сумерки”) на грузинском языке, всё в том же Тбилисском оперном театре – и насладилась в полную меру! Великолепно! Знаете, опера впервые в жизни мне так понравилась, вообще я оперу не терплю. Но об этой я помню хорошие отзывы, всё-таки музыка Палиашвили[46] стоит очень высоко. Дай, думаю, схожу! Сюжет очень прост – даже неизвестно, из каких он времён – то ли современный композитору ХIХ век, то ли средние века (хотя, в Грузии это одно и то же). Девушка помолвлена, но любит другого юношу. Оскорблённый жених, узнав это, страдает от ревности и унижения. Внезапно напали враги – жених поднимает всех, хочет быть героем. Но перед самым уходом в бой сталкивается с соперником и, не выдержав, убивает его. Он пал, тем самым, и в глазах народа, и окончательно погиб для невесты. С ненавистью оттолкнув его, все идут сражаться, невеста плачет над любимым. Вот и всё. И – боже мой – сколько поэзии создано из всего этого музыкой! Вы скучаете, не понимая слов (поют по-грузински), то есть вы не знаете, что сейчас поют, но вы ощущаете, понимаете, что сейчас вот – любовь, сейчас – ревность, злоба, сейчас – раскаяние, страдание, сейчас – нежность. Непередаваемая красота мелодий, арии так выразительны, что зал аплодирует каждому дуэту, каждой арии, – просто удивительно, до чего чутка публика к настоящей музыке! Музыка обаятельна, мягка, лирична, нет ни намёка на ложную экзотику и восточные псевдо-страсти, всё нежно, тонко – чудо! Спектакль весь сделан неплохо, но вокальная часть – просто чудесна. Они так непринужденно и легко поют на родном языке, так просто держатся на сцене – особенно женщины, столько искренней симпатии у актеров к тому, что они делают на сцене! Я просто сидела заворожённая! Знаете, Витюша, эту оперу можно ставить и в Москве, но только у Станиславского, Большой театр не может давать лирическую оперу. А она вся – настроение. И название “Сумерки” потом мне стало понятно, почему – потому, что настроение общее грустное, лирическое. Есть народные сцены – танцы, куплеты, шутки – всё это со вкусом, музыкально – изящно, ну здорово! Конечно, по-русски этот спектакль утратит своё очарование, свою “сладостность” – так бы я сказала, и свою подлинную, искреннюю народность. Ах, как я жалела, что Вы не слышите этого всего! Вы бы согласились со мной, Вы бы получили огромное удовольствие, потому что это есть именно та самая непосредственная, изящная, естественная опера, которой так хочется и которой – увы – почти нет. По силе очарования этот спектакль я могу приравнять только к “Сиду”[47] – хотя там настроение более напряжённое, а здесь всё мягко, нежно, затуманено.
После таких впечатлений начинаешь чувствовать себя поэтом. А разве это не есть высший долг и функция искусства? Я, например, после этого спектакля много думала о разном, и о Вас в том числе, и не сюжет оперы меня заставил это сделать, – а её общий тон, её музыка, её поэзия. Увы, очень трудно мне всё это объяснить, но Вы поймёте, милая моя умница.
Ну, довольно мне болтать. Ещё раз Вам огромное спасибо за письмо – оно очень мне было “полезно”. Одно “Светик, милый!” стоит недельного запаса солнечных калорий – вот как, милый Витенька. Только, если ещё будете писать – шлите авиапочтой. Отдыхайте в том же духе, ни о чём не думайте, только не
