Книга Моя жизнь - Софья Андреевна Толстая

в Москву: "Я занимался большим сочинением45 и в очень серьезном настроении".   ТИФ ИЛЬИ. ТЯЖЕЛАЯ ССОРА  В августе заболел мой сын Илья тифом и долго прохворал. Так как нужен был особенный за ним уход и надо было отделить его от Сережи, Лели и учителя, я взяла его наверх и положила рядом с своей спальней, в лучшую в доме солнечную комнату с дверью на балкон. Он был удивительно терпелив и кроток. Всячески старался меня как можно менее беспокоить и большую часть времени спал.  Опять осложнилась моя жизнь, и я очень утомлялась. Вероятно, это отражалось и на моем характере, и я была неприятна. Уж кто из нас двух был тогда виноват, и что было предметом нашей ссоры с Львом Николаевичем -- я не помню. В дневнике моем упомянуто, что я упрекала Льву Николаевичу, что он совсем не заботится о своих детях, и что я осталась одна, а у меня сил нет нести всю тяжесть семейной жизни без помощи, а только с его помехой.  Ссора была очень бурная. Лев Николаевич громко вскрикнул, что самая страстная мысль его о том, чтобы уйти из семьи. Меня это особенно больно поранило, потому что я последнее время всегда это чувствовала, и сердилась, и огорчалась на это. Пишу в своем дневнике 26-го августа 1882 года: "Он как бы отрезал от меня сердце"46.  Накричавшись, Лев Николаевич ушел и не приходил всю ночь. Я сидела не раздеваясь и плакала.  Не зная за собой никакой вины, кроме нескольких слов упреков за детей Льву Николаевичу, я придумывала в эту ночь всевозможные причины его злобы и отчуждения. Приходила мне в голову и ревность, и я начинала думать, что он так страстно желает уйти от семьи, потому что полюбил другую женщину. В эту тяжелую ночь я то плакала, то писала дневник. Вот отрывки из него:  "Я не могу ему показывать, до какой степени я его сильно, по-старому, 20 лет люблю. Это унижает меня и надоедает ему. Он проникся... мыслями о самосовершенствовании... Я не лягу сегодня спать на брошенную моим мужем постель. Помоги, господи! Я хочу лишить себя жизни, у меня мысли путаются. Бьет 4 часа... Если он не придет, он любит другую".  Дальше пишу:  "Он пришел, но мы помирились только через сутки. Мы оба плакали, и я с радостью увидала, что не умерла та любовь, которую я оплакивала в эту страшную ночь".  После этого долго не было между нами никаких размолвок, Лев Николаевич готовился ехать в Москву, чтобы следить за перестройкой, меблировкой и отделкой вновь купленного дома. Мне страшно было подумать о переезде и жизни в Москве после того, как Лев Николаевич так страдал от городской жизни, и я решилась ни шагу не делать сама и ни во что не входить, чтоб ни в чем не быть виноватой перед мужем и детьми. Боже мой, сколько в жизни раз я томилась этим страхом "быть виноватой", а между тем все больше и больше наваливалось на меня ответственности, и требовалось от меня решения вопросов, всегда уже с раз установившимся взглядом на это решение и готовыми упреками. И теперь хочется плакать, когда я это вспоминаю и пишу.  И не безгрешна же я, могла и я ошибаться и увлекаться в жизни. Но я одно знаю: как страстно я желала всегда, чтобы всем было хорошо вокруг меня, и чтоб все успеть сделать, что нужно.   ДОМ ГОТОВ. ВИЗИТЫ  20-го декабря дом был наконец совсем готов, меблирован, убран, все стояло на месте, все блестело новизной и чистотой; все разместились и были очень довольны новым местопребыванием с садом и большим простором вокруг дома. Прислуга также была более довольна, чем в Денежном переулке, но вскоре оказалось с этой стороны много неудобств, которые уже со временем мне самой пришлось устранить, пристроив и в сторожке, и в кухне две лишние комнаты для дворника с женой и повара и его семьи.  Пишу в конце декабря своей сестре: "Дом готов, все очень хорошо, и я в четверг, увы, должна опять начинать всех принимать"47.   1883. ЛЕЧЕНИЕ НАРОДА И МОЯ ЖИЗНЬ В ЯСНОЙ  В отсутствие Льва Николаевича главным моим занятием было после моих детей -- лечение народа. Я радовалась бесконечно, когда удавалось помочь страждущим, особенно, если случаи были трудной и продолжительной болезни. Помню, как я хорошо вылечила 9-ти месячную лихорадку: мужик уже едва ходил, весь желтый какой-то, и вот осторожным лечением хинином, полынью и кипяченым, горячим молоком я его к лету совсем поправила, и он мог работать. А то из деревни Рвы приезжал несколько раз молодой парень с раной на ноге: он три месяца не мог ходить, а в три недели уже был здоров. Случаев исцеления были сотни, но я их теперь, конечно, не помню. Еще от ревматизма я вылечила молодую девушку Румянцеву. Ее на простыне только могли повертывать, так она страдала, а с моего лечения и до сих пор жива и здорова. Помню еще, какую радость я доставила матери, нашей крестьянке, Ольге Ершовой, вылечив раствором ляписа глаза ее единственной дочке.   ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ УБИРАЕТ ПОКОС ВДОВЫ  Как только Лев Николаевич вернулся из Самары, он взялся за покос вдовы Матвеевой из Ясной Поляны. Целые дни он косил, дочери его с этой вдовой трясли сено; даже я, желая испытать эту работу и не расставаться на целые дни с Львом Николаевичем и дочерями, ездила под Засеку, в чудное по красоте природы местечко на полянке, грести и трясти сено. О нашей жизни в то лето хорошо пишет моя дочь Таня в своем дневнике:  "Папа целыми днями косит, мы ему обед возили и убрали несколько возов сена для одной вдовы в деревне"48.  В то время гостил у нас Николай Николаевич Страхов, и я помню, как он на нас всех радовался и как смеялся, когда мы с сестрой Таней, уж очень развеселившись, плясали вдвоем венгерскую польку с фигурами, которой нас учили еще в детстве. И дети все от этого зрелища пришли в какой-то дикий восторг. По-видимому, в то время у нас было очень весело и дружелюбно, так как, уехав от нас, Николай Николаевич Страхов, который прожил у нас 16 дней, пишет 16-го августа 1883 года: