14 Глава 14
Рычу сквозь сжатые до хруста челюсти, заставляя это деревянное тело пошевелиться.
Боль адская. Как будто из меня вынули все кости. Переломали и снова всунули обратно.
Резко вскидываю руку вверх.
Впиваюсь в кожу зубами, чтобы заставить себя очнуться. Вынырнуть из этого дикого марева. Дурмана, что словно плотным туманом застелил мозги.
Чтобы переключиться с адской боли, выворачивающей даже внутренности.
Иногда только так и нужно. Даже с собственным телом.
Как с диким животным. У которого нет мозгов, одни рефлексы.
Дать понять, что будет слушаться. Даже если ему больно или смертельно страшно. Потому что иначе будет еще хуже. Еще больше боли. Дать понять, что выбора и вариантов нет.
Заставляю себя подняться.
Покачиваясь, чуть не валюсь обратно.
Ноги словно не мои, а две культи неживые. Деревянные.
Но я упрямый. Я не превращусь в ни на что несспособное желе! И неподвижным инвалидом тоже быть не собираюсь!
Упираюсь обеими руками в стену.
Ползу. Ползу вперед, буквально рухнув на нее.
Три метра тамбура кажутся длинней, чем вся пустыня раньше.
Но я их прохожу.
Вползаю на негнущихся ногах в коридор.
Мышцы горят так дико. Будто их из меня вырывают с каждым движением, с каждым шагом!
И каждый шаг как подвиг, после которого хочется свалиться без сил.
Красные всполохи перед глазами даже от такого смешного усилия!
Ненавижу. Ненавижу слабость во всех ее проявлениях. У чужих слабость прощать нельзя. Слабаки самые страшные люди. Те, кто на шею сядут. Если пожалеть и за все благодеяния нож воткнут в спину. И оправдают себя собственной слабостью. Всегда оправдают.
Оправдывать нельзя. Нельзя прощать. Эти уроды говорили о богах и дьяволах. И кто-то скажет, что мудачье. Что по божьему нужно понять. Помочь слабому. Принять оправдания и дать прощение.
А ни хрена.
Не по-божьему такое.
Ведь слабость хуже подлости. Хуже предательства! Хуже всего!
И если прощать и возиться, если сразу в кипящий котел не забросить, снова и снова такие будут сваливаться на шею. Снова и снова вонзать нож в спину. И проворачивать там. Сто раз проворачивать, наблюдая, как ты подыхать будешь!
Сжимаю зубы еще сильнее. Закусываю щеку изнутри.
Все можно понять и простить. Кроме слабости. Ненависть, измену, убийство.
Все!
И эту проклятую слабость я из себя должен вытравить! Должен победить! И это важнее, чем выстоять против десяти бойцов на ринге, которых мне уготовили! Важнее всего! Иначе какой смысл в том, что я выжил?
Проползаю коридор.
Заставляю себя оттолкнуться от стены.
Пусть и шатает.
Пусть ноги словно рассыпаются. А через каждый шаг я с грохотом валюсь в сторону, бьюсь со всего размаху о стены узкого коридора.
Я должен. Должен.
Вот и ванная.
Тяжело опираюсь об умывальник. Приходится остановиться. Блядь, чтобы отдышаться и отдохнуть!
Набираю полные пригоршни ледяной воды.
Пью. Дико. Жадно. Адски ненасытно.
Похоже, вот этого я из себя уже никогда не вытравлю.
Один звук воды, и тело будто превращается в пересохшую губку.
И хочется пить. Лакать. Впитывать в себя, пока не раздует. И даже когда уже в горле вода стоит, все равно ее хочется. Впрок. Жадно. Чтобы никогда больше не чувствовать себя пересохшим!
Но больше не лезет в глотку, и я жадно обмываю лицо.
На нем все время будто чужая маска. Затвердевшая корка, которую все время, пока валялся, хотелось с себя содрать!
Будто там множество слоев запекшейся густой крови. Или задубевшая кожа, которая даже дышать мешает.
Умываюсь, а после подставляю голову под ледяную струю.
Даже стону от удовольствия и от дикой мысли о таком нереальном запредельном расточительстве! Так просто лью на себя то, каждая мельчайшая капля чего бесценна!
Приходит. Она приходит. Физическая свежесть.
Легче становится и даже перед глазми красные всполохи плясать перестают. Дымка тумана и черные капли развеиваются. Смываются водой.
Но….
В голове все тот же дурман… Как ваты или песка насыпали.
Отчаянно вскидываю голову.
И отшатываюсь, увидев в зеркале настоящего дьявола. Урода, у которого мясо горящее, вздутое и толстые шрамы вместо лица. Одни черные глаза, как угли, полыхают в этом мессиве адской ненавистью.
В пустыне бы такое увидел, решил бы, что и правда сдох и самый жуткий черт за мной приперся, чтоб в ад утащить.
Урод. Дикий урод. Страшный. Нечеловеческий.
Но, блядь. Это не самое страшное!
- Кто ты, твою мать! Ктоооооооооооо!
Ору, обхватывая голову руками.
Разбиваю блядское зеркало, которое так и не дало ответа.
Я ведь за этим сюда и полз.
Чтобы увидеть. В лицо самому себе заглянуть. И вспомнить! Вспомнить, мать вашу! Хоть что-то. Хотя бы имя!
Но вместо этого только невыносимое уродство и полная темнота в мозгах!
— Тише, тише. Ну что ты, — чьи — то руки мягкими касаниями обхватывают меня где-то внизу.
В районе поясницы.
— Перестань. А то весь дом развалится от твоего ора. Как ты вообще сюда дошел? Ты же даже воды напиться не можешь?
Скриплю зубами.
Дьявол! Вот только этих напоминаний мне сейчас ко всему и не хватает!
Мало того, что урод, да еще и немощный. Еще и мозги отшибло. Имени, и того вспомнить не могу! Полный урод! Куда ни плюнь! За что ни возьмись!
— Тебе рано еще вставать. Сил наберись. А после разгуливай по дому. И круши все. Сколько захочешь. Но сейчас… Сейчас отдыхать тебе надо!
Распахиваю глаза, и снова перед ними этот туман, эта блядская чертова дымка!
Но уже легче. Стоит пару раз моргнуть. И очертания возвращаются.
Резкими яркими линиями. Словно бьет не по глазам. Сразу в мозг.
Она маленькая. Такая маленькая и такая хрупкая.
Стоит рядом и не боится.
Едва выше пояса мне достигает.
Но смело обхватила руками. Не смыкаются они. Маленькие. Тонкие. А обхватила.
И на какой-то подкорке знаю, что ей жизнью обязан. Что она тогда дверь из пекла в жизнь мне отворила.
