Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 146
ли, мой брат по чаше,
Как в отрадной тишине
Мы топили горе наше
В чистом, пенистом вине?
Как, укрывшись молчаливо
В нашем тёмном уголке,
С Вакхом нежились лениво,
Школьной стражи вдалеке?
Помнишь ли друзей шептанье
Вкруг бокалов пуншевых,
Рюмок грозное молчанье,
Пламя трубок грошевых.
Закипев, о, сколь прекрасно
Токи дымные текли!..
Вдруг педанта глас ужасный
Нам послышался вдали…
И бутылки вмиг разбиты,
И бокалы все в окно —
Всюду по полу разлиты
Пунш и светлое вино… (1, 139)
В последнюю годовщину основания лицея, отмечавшуюся в его стихах, были сыграны две пьесы — французская и немецкая. Вечер закончился ужином и балом. Но Пушкин был в ненастроении:
Среди беседы вашей шумной
Один уныл и мрачен я, —
обращался он к сокурсникам.
На пир раздольный и безумный
Не призывайте вы меня…
24 декабря, впервые за шесть лет, лицеистов распустили на зимние каникулы по домам. Встреча с родителями и долгожданная свобода от чьей-либо опеки не принесли Александру радости, и он без сожаления вернулся в привычный мир друзей и упорядоченных форм жизни:
Опять я ваш, о юные друзья!
Туманные сокрылись дни разлуки:
И брату вновь простерлись ваши руки,
Ваш трезвый круг увидел снова я.
Всё те же вы, но сердце уж не то же:
Уже не вы ему всего дороже,
Уж я не тот… Невидимой стезей
Ушла пора весёлости беспечной,
Ушла навек, и жизни скоротечной
Луч утренний бледнеет надо мной…
Перед собой одну печаль я вижу!
Мне страшен мир, мне скучен дневный свет:
Пойду в леса, в которых жизни нет,
Где мёртвый мрак, — я радость ненавижу;
Во мне застыл её минутный след.
Опали вы, листы вчерашней розы!
Не доцвели до месячных лучей.
Умчались вы, дни радости моей!
Умчались вы — невольно льются слёзы,
И вяну я на тёмном утре дней.
(«Элегия»)
Внешний мир чем-то напугал молодого поэта, и он был довольно продолжительное время охвачен пессимизмом. Настроение растерянности и страха отразилось и в его стихотворении «Безверие», прочитанном на выпускном экзамене по российской словесности:
Несчастия, страстей и немощей сыны,
Мы все на страшный гроб родясь осуждены.
Всечасно бренных уз готово разрушенье;
Наш век — неверный день, всечасное волненье (1, 251).
Последние месяцы пребывания в лицее тянулись для Пушкина мучительно долго. Готовясь к расставанию с друзьями, он писал им стихи — «Кюхельбекеру»:
В последний раз, в сени уединенья,
Моим стихам внимает наш пенат[22].
Лицейской жизни милый брат,
Делю с тобой последние мгновенья.
Прости! Где б ни был я: в огне ли смертной битвы,
При мирных ли брегах родимого ручья,
Святому братству верен я.
И пусть (услышит ли судьба мои молитвы?),
Пусть будут счастливы все, все твои друзья!
Дружеский круг вспыльчивого и нервного поэта сложился не вдруг. И. Пущин писал позднее об этом: «Пушкин, с самого начала, был раздражительнее многих и поэтому не возбуждал общей симпатии: это был удел эксцентрического существа среди людей. Не то чтобы он разыгрывал какую-нибудь роль между нами или поражал какими-нибудь особенными странностями; но иногда неуместными шутками, неловкими колкостями сам ставил себя в затруднительное положение. Это вело его к новым промахам, которые никогда не ускользают в школьных сношениях.
В нём была смесь излишней смелости с застенчивостью, и то, и другое невпопад, что тем самым ему вредило. Главное, ему недоставало того, что называется тактом, это — капитал, необходимый в товарищеском быту, где мудрено, почти невозможно, при совершенно бесцеремонном обращении, уберечься от некоторых неприятных столкновений вседневной жизни. Всё это вместе было причиной, что вообще не вдруг отозвались ему на его привязанность к лицейскому кружку, которая с первой поры зародилась в нём».
Лицеисты пушкинского круга всю жизнь сохраняли связь между собой. Перед выходом из лицея Пушкин посвятил свои стихотворения А. Дельвигу, А. Илличевскому, И. Пущину, В. Кюхельбекеру и А. Горчакову. Последнее интересно предвидением судьбы будущего канцлера Российской империи:
Мой милый друг, мы входим в новый свет:
Но там удел назначен нам не равный,
И розно наш оставим в жизни след.
Тебе рукой Фортуны своенравной
Указан путь и счастливый и славный…
(«Князю А. М. Горчакову»)
31 мая 1817 года конференция лицея зачислила Пушкина во второй разряд окончивших. В её списке по успеваемости имя поэта значилось четвёртым от конца.
9 июня состоялся выпускной акт, на котором присутствовал царь. Александр I раздал дипломы и похвальные листы, после чего обратился к воспитанникам лицея с «кратким отеческим наставлением». Закончился акт исполнением программной прощальной песни, написанной А. Дельвигом:
Шесть лет промчалось, как мечтанье,
В объятьях сладкой тишины,
И уж отечества призванье
Гремит нам: шествуйте, сыны!
Мы дали клятву: всё родимой,
Всё без раздела, кровь и труд!
Готовы в бой неколебимо,
Неколебимо в правды суд…
Прощайтесь, братья! руку в руку!
Обнимемся в последний раз!
Судьба на вечную разлуку,
Быть может, здесь сроднила нас!
11 июня 1817 года Пушкин покинул лицей. 13 октября отмечалась шестая годовщина со дня его основания, но Александр Сергеевич на этом праздновании памятного события не был: находился в родительском селе Михайловском.
Александровский Царскосельский лицей стал для Пушкина поистине alma mater — родным домом (приют родителей он таковым не считал). Следующим годовщинам лицея он посвятил пять стихотворений и в названия внёс дату открытия царского института — «19 октября». И что интересно: даже в сознании почитателей «нашего всё» он и лицей слились в единое целое:
— Да, Пушкин был великий поэт.
— Более того, он был лицеистом.
«Мгновенью жизни будь послушен». Столица
Колебания
Весна 1817 года прошла в нетерпеливом ожидании свободы от стеснительных ограничений учебного заведения.
Обращаясь к однокашникам, Пушкин писал:
Промчались годы
Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 146
