оно застыло в одном положении и продолжило скользить по времени, как по льду. Но так не бывает. Не должно быть. И никогда не будет. Людям не дано остановить Колесо и не надо бояться смерти, разрушения и тлена. Ведь они – естественная часть мироздания. Но люди боятся и делают всё, чтобы Колесо остановилось. И если невозможно объяснить, что это неправильно – людей приходится бить и бить жестоко. Чтобы объяснить, что это неправильно, что мир должен меняться, должен идти вперёд. – Мужчина, которого в секторе 19–23 знали под именем Бенс, протянул Жене руку и улыбнулся: – Меня зовут Кандинский.
* * *
И картины, которые он создавал, поражали воображение.
Кандинский пустил на дно первый в истории человечества плавучий город, после чего проект их создания был свёрнут и на океанских просторах не появились населённые пятна; он взорвал железнодорожный тоннель под Ла-Маншем и одномоментно уничтожил все находившиеся в строю неэлектрические самолёты, включая те, что выполняли рейсы. И картина, которую он писал в Швабурге, была достойна остальных его работ. А может затмевала их – трудно представить нечто более грандиозное, чем уничтожение самого высокого небоскрёба планеты. Более дерзкое. Более масштабное. Кандинский уже вошёл в учебники современной истории, но словно задался целью сделать так, чтобы они рассказывали только о нём. Знаменитый террорист отвлёк внимание подготовкой бунта в секторе 19–23, сделал так, чтобы все поверили, будто он собирается поджечь Швабург, поджёг его, но когда пламя занялось и все усилия властей оказались направлены на тушение разгорающегося пожара – нанёс главный удар.
И теперь рассматривал созданное полотно, стоя на палубе остановившейся в центре залива яхты.
Наблюдал за тем, как бесконечно высокий «ShvaBuild» начинает озаряться кроваво-красным – снизу вверх, словно включилась особая подсветка. Яркая, быстрая подсветка, сопровождающаяся неимоверно громким грохотом, долетевшим даже до залива. Первым грохотом – от взрывов. И первой ударной волной. Наблюдал за тем, как рвутся фасады домов, как вылетают стёкла, в том числе – толстые облицовочные стёкла небоскрёбов; как кувыркаются в воздухе дроны и прогулочные вертолёты – чтобы рухнуть на землю или в море; и как непонимание сменяется паникой. Жители Сити ещё не поняли, что происходит, но уже догадались, что нечто ужасное. Грандиозно ужасное.
Что на их головы опускается самый высокий небоскрёб планеты.
Гордость Швабурга.
Могильщик Сити.
Сотни тысяч тонн стекла, бетона и стали, с грохотом рухнули на центр агломерации, сокрушая здания и засыпая улицы многометровым слоем обломков, смешанных с кровью погибших и криками раненых. С проклятиями и стонами. С яростью и ужасом.
Смерть, разрушение и тлен…
Над Сити повисло гигантское облако пыли, на некоторое время скрывшее работу террориста от наблюдателей, и Глория прошептала:
– Невероятно. Ты превзошёл сам себя.
– Да, получилось красиво, – согласился Кандинский, которому была чужда ложная скромность. – Этот шедевр останется в истории.
– Зачем? – очень тихо спросил сжавшийся в комок Женя. – Зачем вы это сделали?
– Затем, что мир достиг совершенства неизменности и остановился в нём, убеждая себя, что обрёл высшую форму и ход времён прекратился. Но совершенство неизменности не есть совершенство подлинное. Наш мир достиг не высшей формы, а лишь предела, удобного его хозяевам. И если он не продолжит меняться, то рухнет, ведь отсутствие изменений есть отсутствие цели, а цели нет лишь в одном состоянии…
– У мёртвых.
– У мёртвых, – подтвердил Кандинский таким тоном, будто произнёс: «Глория в тебе не ошиблась». После чего отвернулся и посмотрел на разгромленный Сити, над которым по-прежнему висело гигантское облако пыли. На Сити, которое в одночасье стало тёмным – ведь пожары не освещали, а добивали его. – Меня приводит в ярость тот факт, что великие достижения использованы для установления власти и постепенного освобождения планеты от людей в интересах меньшинства. Меня приводит в ярость тот факт, что ход времени озаряется бессмысленностью. Меня приводит в ярость сон, в который погружают большинство и то, что большинство принимает этот сон.
– В этом сне я могу танцевать.
– Ты можешь танцевать, но платишь за это всем, что у тебя есть. Или могло быть.
– Что у меня могло быть?
– Настоящее.
– Даже такое дерьмовое?
– Даже будучи дерьмовым оно остаётся настоящим, а значит – бесценным. – Террорист указал на разгромленный Сити. – Я лишь напоминаю миру, что он уже наполовину мёртв. И поверь: мои напоминания – комариные укусы по сравнению с той катастрофой, которая разразится при гибели этой версии цивилизации.
– Но почему она должна погибнуть?
– Даже Египет пал, чего уж говорить о мире, которым правят не боги, и даже не фараоны.
Кандинский усмехнулся, но в следующий миг его губы сжались в жёсткую полоску, а Женя услышал эхо отдалённого взрыва. Ещё одного. Прозвучавшего, как показалось молодому человеку, со стороны сектора 19–23. Кандинский, судя по всему, этого взрыва не ожидал, запросил по Сети информацию, а получив её – резко повернулся к Глории:
– Зачем?! – Сейчас он стал немыслимо похож на Женю, задавшего этот же вопрос несколько минут назад.
Женя не знал, что произошло, но догадался, что Кандинский получил страшно неприятное извести.
– Подчищаю за тобой следы, братик, – хладнокровно ответила девушка.
– Ты не имела права.
– Это ты не имел права отклоняться от плана. А раз отклонился – должен был сам разобраться с проблемой.
– Она не проблема, – глухо произнёс Кандинский, глядя Глории в глаза.
Впрочем, как с изумлением отметил Женя, неистово-пронзительный взгляд самого опасного террориста планеты не произвёл на девушку впечатления.
– Я тебя защищаю, делаю то, на что у тебя не хватает духа, – с улыбкой произнесла Глория. И добавила: – Как всегда.
– Как всегда… – Он подошёл к борту и вцепился в него обеими руками. Продолжая смотреть на удаляющийся Швабург. И спросил минут через пять: – Куда мы плывём?
– Ты говорил, что потребуется отпуск, – напомнила Глория.
– Возьми курс на какой-нибудь тёплый пляж.
– На какой именно?
– На твоё усмотрение. – Кандинский стоял спиной, но Жене показалось, что он всхлипнул. – Ты сильно меня расстроила, сестрёнка. Очень-очень расстроила.
А может, это плеснула вода – громко и грустно.
И его плечи дрожали, потому что… волны.
* * *
Если бы дверь оказалась завалена, у Шанти наверняка случилась истерика.
Самая настоящая. На десять баллов по пятибалльной шкале. Девушка чувствовала её приближение и знала, что достаточно лёгкого толчка, чтобы лавина сорвалась, погрузив её, пусть и ненадолго, в безвременье психоурагана. К счастью, лёгкого толчка хватило, чтобы дверь отворилась, истерики не случилось, Шанти осторожно выглянула наружу и осмотрела улицу.
По засыпанной обломками мостовой ходят ошарашенные люди, кто-то плачет, кто-то стонет и зовёт на помощь, кто-то пытается
