нашей. Вы обвиняете нас в том, что мы украли ваш язык…
— А вы его украли, — не сдавалась Элен. — Япония давно копила злобу на Китай. Япония желает подавить Китай в политическом и военном отношении. Захватить ресурсы Китая, продукты питания и рабочую силу…
— Я ненавижу это, — сказала я, повторяя свой ответ отцу, когда тот хвастался империалистическими намерениями Японии. — Это все не имеет ко мне никакого отношения.
— Я жила в Китае, как я уже вам рассказывала, — продолжила Элен. — Когда в небе появились японские бомбардировщики, мы… — Она сделала глубокий вдох. — Мы с Монро шли по дороге и увидели самолет с двумя красными солнцами на боках. Из соседней деревни доносились крики с предупреждениями. Но что было делать? Мы даже увидели одного из пилотов. А потом он стал по нам стрелять.
— Это ужасно, — сказала я. — Но это по-прежнему не имеет ко мне никакого отношения.
— Правда, Элен, ты же не можешь винить Руби в событиях, которые произошли даже в другой стране, — вступилась за меня Грейс.
— Потому что это не моя страна, — добавила я. Да, я часто говорила это родителям, и эти слова доводили их почти до бешенства. — Я родилась здесь. Я — американка, как и вы с Грейс.
Элен долго смотрела вслед отцу. Грейс, все еще нервничая, отчаянно пыталась подобрать правильные слова.
— Мы же сможем по-прежнему быть подругами?
Элен заставила себя встряхнуться. Даже я, зная ее меньше недели, видела, что глубоко в душе у нее происходит какая-то борьба. Мы с ней посмотрели друг другу в глаза. Наконец она произнесла:
— Я сохраню твой секрет.
Не слишком ли быстро она на это согласилась? Всю свою жизнь я слышала о вековой вражде китайцев и японцев, но почти ничего не знала о китайских девушках или о том, что могла подумать и как поступить такая девушка, как Элен.
— А твой отец? — спросила Грейс. — Если ты будешь видеться с Руби, то нарушишь поставленное условие.
— Каким образом я его нарушу? Он сказал, чтобы я остерегалась ее, а не перестала с ней видеться. Я ходила в школу с неграми и мексиканцами. Это ему тоже не нравилось, но пришлось с этим смириться. К тому же, — добавил она, — Руби не будет работать в «Запретном городе», поэтому нам не придется встречаться с ней ежедневно.
Но Грейс хотела узнать кое-что еще.
— Ты и правда будешь отдавать все свои деньги отцу?
— Конечно, — ответила Элен. — Мы все так делаем, братья и я. Мы с ним живем, и он дает нам деньги на карманные расходы. Что вы еще хотите узнать?
То, как она спросила это, дало нам понять, что она считает тему закрытой.
— В таком случае мы закончили? Отлично. А теперь пошли поедим лапши.
Элен шла посередине. Я заглянула в лицо Грейс: она все еще выглядела слегка оглушенной сегодняшними событиями и признаниями. Выражение же лица Элен было мне непонятно. Меня не покидало чувство, что подруги скрывают какие-то тайны посерьезнее того, что раскрылось сегодня. Я ощущала, что Элен и Грейс буквально приросли ко мне, а я — к ним. И это осознание потрясло меня. Это оказалось для меня большей встряской, чем переезд с родителями на Гавайи, бунт против них, мальчики и возвращение на Большую землю, в дом тетушки Хару и дядюшки Юни, чем отказ от той личности, с которой я родилась, в пользу той, которая была более удобна. Дружба была для меня абсолютно незнакомым явлением. Возможно, для Элен и Грейс тоже. И кто знает, что сделает время с этой дружбой — станет она крепче или превратится во вражду?
Но все это не имеет ни малейшего значения, если я не найду работу.
Грейс. Минуты славы
— Улыбайтесь, будьте вы неладны! Улыбайтесь! — кричал мистер Биггерстаф.
На дворе был конец ноября, и мы в студии репетировали постановку к открытию «Запретного города». К этому времени мистер Биггерстаф уже объяснил нам, что мы будем давать по три часовых шоу каждый вечер, с пятью актами танцев, пения и того, что он сам называл «новшествами». Между этими актами будут короткие интермедии «пони», у которых планируется большой музыкальный номер в финальном акте.
— Делаем еще раз! Раз, два, три, четыре… Еще раз! Пять, шесть, семь, восемь! — Он заставлял нас работать у станка, чтобы развить гибкость и силу. — Колени держим четко над ступнями!
Мы медленно садились на шпагат прямо на полу студии.
— Шире! Шире! — требовал Биггерстаф.
Он заставлял нас сворачиваться в немыслимые фигуры и делать это плавно, требовал от нас живости и подвижности.
— Тянитесь! И продолжайте улыбаться, будьте вы неладны! Вас что, никто не учил улыбаться? Покажите зубы! Зубы! Зубы! Больше зубов!
Мистер Биггерстаф сделал меня старшей в ряду. Я присматривала за другими девочками, особенно за своенравной Идой Вонг. Следила за тем, чтобы они выполняли движения точно, не ленились, делая повороты и махи, и держали ритм. Разумеется, это вызывало в других девушках зависть, и порой они не разговаривали со мной по несколько дней, но мне приходилось быть с ними строгой, потому что теперь их успехи были на моей ответственности.
— Репетиции, усердие и стремление к совершенству! — ободрял нас мистер Биггерстаф. Он заставлял нас танцевать, повторять снова и снова. — Я хочу, чтобы ваши прыжки совпадали с сильной долей такта барабанщика, а удары ногами — со слабой. Слушайте! Неужели непонятно?
Все, о чем он говорил, было для меня само собой разумеющимся, но большинство других девушек никогда не занимались танцами. Им приходилось осваивать то, что уложилось в мои тринадцать лет опыта, за шесть недель. Если кому-то из девушек не удавалось быстро запомнить движения, он набрасывался на нее, доводил до слез, но тем или иным способом вынуждал исправиться.
Работа была трудной и долгой. Я забыла о времени. Я забывала поесть. И на несколько чудесных, славных минут ежедневно я забывала о том, как я скучаю по матери и как сожалею о том, что не могу ей написать. Я понимала, что сделай я это — и отец сразу узнает, где я, и силой вернет меня в Плейн-Сити.
— Девочки, пятиминутный перерыв, — объявил мистер Биггерстаф.
Мы сидели рядом, как всегда, и наблюдали за тем, как Эдди разминается перед выступлением, одновременно развлекая нас всякими трюками. Одно танцевальное па он закончил, оставив левую ногу на кончике пальцев позади правой, прижав локти к торсу и растопырив пальцы рук. В ответ на его игривое подмигивание мы все разразились аплодисментами.
Он уже
