с ним ликовал в далекой северной деревушке России старый школьный учитель.
Сообщения из Алжира стали публиковать в газетах и передавать по радио почти ежедневно. Дмитрий Андреевич старался не пропустить ни одно из них.
Газеты писали:
«850 тысяч французов покинуло Алжир после завоевания им независимости».
— Ага, побежали! — восклицал Дмитрий Андреевич.
Радио сообщало:
«По улицам Алжира в торжественном марше прошли герои армии национального освобождения, работники предприятий и учреждений, представители комитетов самоуправления и сельскохозяйственных ферм. Демонстрация проходила под лозунгами: «Наше будущее — это социализм! Объединимся для строительства социализма!»
— Так, так, Ахмет, молодец, правильно держишь прицел! — одобрительно говорил Дмитрий Андреевич.
А сегодняшнее сообщение о передаче земли феллахам воскресило в его памяти разговор с туарегом Ахметом. «Земля-то ведь ваша, ваша!» — убеждал тогда Дмитрий Попов феллаха. Горячо убеждал. И, как будто, не зря…
Дмитрий Андреевич отошел от окна, снова сел за стол, заваленный газетами и книгами, продолжил письмо. Писал торопливо, размашисто, кое-где вставлял пропущенные буквы и слова — мысль обгоняла руку.
«Я так думаю, — излагал он свои раздумья давнишнему другу Михаилу Томашину, — во всех этих делах в Алжире есть и наша доля участия. Хотя, может быть, и небольшая, но есть! Ведь не может зачахнуть доброе семя. Арабы, с которыми мы вели беседы, конечно, как и мы с тобой, состарились. За оружие взялись их сыновья, внуки. Отцы и деды наверняка рассказывали им о наших беседах, о том, за что мы, русские, вели борьбу, за что в непривычных, тяжелых для северян условиях испытывали непосильный принудительный труд, недоедали, страдали от болезней, побоев, издевательств и переносили другие невзгоды. Как ты думаешь: ошибаюсь я или прав?..»
По царскому велению
Младший унтер-офицер Дмитрий Попов прощался с друзьями по палате. Он обошел всех — и тяжело раненых, и «ходячих» больных. И сестер милосердия. Подавая крепкую сухую руку, каждому находил слова благодарности, сочувствия, ободрения.
Друзья, скрывая за суровой скупостью напутствий теплоту чувства, говорили в ответ:
— Ну, бывай здоров!
— Счастливо тебе!
— Да больше не попадай сюда!
Неудачливым оказался первый год войны для молодого унтера. Зимой, при наступлении на крепость Перемышль, он был ранен в правое плечо — пуля прошла навылет. Не успел, как говорят, очухаться, вторая попала в руку — на сей раз под Вильной. Счастлив, что этим отделался, могло быть и хуже.
А сейчас куда? Что ждет его впереди?
В потрепанной, мятой шинели Попов шел по московской улице. После пропитанных лекарствами палат на свежем воздухе кружилась голова. Москва дышала ему в лицо осенней непогодью. Сеялся мелкий и нудный дождь вперемежку со снегом, ветер сорил на тротуары мокрые листья, качал за заборами тонкие ветки рябины, гнущиеся от грузных кистей спелых ягод.
— Ишь ты, сколько ее ноне уродило!
Дмитрий вспомнил родные таежные леса, раскиданные среди них небольшие селения, в которых жили его соплеменники — не избалованные природой, прилежные в труде коми или, как их называли царские чиновники, — зыряне.
В летнюю или в такую вот, осеннюю, пору любил он со своими сверстниками — деревенскими ребятами бродить по тем лесам: собирать грибы, ломать спелую черемуху, прихваченную инеем холодную рябину, жечь костры. «Эх, махнуть бы недельки на две домой, в свое Глотово! Похлестать бы на току снопы цепом, помочь отцу вывезти по первопутку дрова из леса».
Из-за угла навстречу Попову выскочила пролетка с рыжебородым кучером на козлах. В пролетке — дама под черной вуалью, рядом с ней — офицер с закрученными штопором усами. Офицер что-то рассказывал даме, то склоняясь к ее уху, то откидываясь назад, пьяно хохотал.
Разбрызгивая жидкую, смешанную со снежной кашицей грязь, пролетка пронеслась мимо. Попов озлобленно посмотрел ей вслед: «Вон она какая у них, война-то, — веселая!» Колеса пролетки словно оборвали нити воспоминаний о доме. Вид хохочущего офицера вернул Дмитрия к действительности. «Куда меня определят? — задумался он. — В Москве оставят, в запасном полку, или сразу в действующую?»
Не предполагал дважды раненый унтер-офицер Дмитрий Попов, что о его назначении уже позаботились — и не кто-нибудь, а сам государь-император, самодержец всероссийский. Еще в феврале 1915 года в Петербург прибыл из союзной Франции Поль Думер. Ловкий сенатор зачастил с визитами к высокопоставленным военным чинам и министрам царского правительства. Посланец французских буржуа настойчиво добивался того, чтобы Россия направила триста тысяч своих солдат и офицеров на французско-германский фронт в обмен на пушки и снаряды.
На официальном приеме у Николая II, на котором, кроме Поля Думера, присутствовали французский посол Морис Палеолог и министр иностранных дел России Сазонов, состоялась окончательная сделка — царь пообещал Франции русских солдат. Для обмана общественного мнения было распространено сообщение, что части комплектуются из добровольцев и что направляются они, как специальные формирования русской армии для оказания помощи союзной Франции.
Первая бригада особого назначения была скомплектована из двух полков, каждый из которых включал по три батальона. Кроме того, в бригаду входил еще один маршевый батальон. В нее зачислялись специально отобранные, наиболее подготовленные солдаты и офицеры. Только вот добровольцев почему-то не оказалось… На всю бригаду, на все десять с половиной тысяч человек объявился лишь один доброволец… генерал Лохвицкий. «Государь-император высочайше соизволил» назначить его командиром бригады.
Люди, видевшие и знавшие в то время этого генерала, позднее рассказывали о нем так: «Хотя ему было уже за пятьдесят, но выглядел он совсем молодо, — выше среднего роста, чисто выбритый, подтянутый и подвижный. Носил шинель простого солдатского сукна и защитного цвета генеральские погоны. Полную генеральскую форму надевал лишь тогда, когда принимал парады или представлялся высшим властям. Французским языком владел в совершенстве. Требовал от солдат «образцового поведения, беспрекословного исполнения своего воинского долга» и «небывалой железной дисциплины», подчеркивая, что на них возложена особая задача — «представлять в союзной России стране русскую армию». Таким запечатлелся он в памяти у солдат.
Во Франции перед выступлением на фронт особую бригаду, разместившуюся в лагерях, посетил президент страны Раймон Пуанкаре. С восхищением оглядывая замерших в строю «русских орлов», он несколько раз произнес: «Тре бьен! Тре бьен!» — «Очень хорошо!» Президент был доволен — Россия прислала отборных молодцов.
Не оставили без внимания прибытие на франко-германский фронт русской бригады и немцы. Они подготовились к ее встрече по-своему — выставили на позиции дощечки с надписями: «Здравствуйте, первая русская бригада. Вам не хватило земли умереть в России, вы умрете во Франции». И как только русские солдаты стали занимать позиции, немецкая артиллерия открыла массированный огонь.
Вслед за первой бригадой царское правительство поспешило направить во Францию еще одну.
Хмурым августовским днем стоял на
