страшно мне...
— Не паникуй... Время вроде бы поворачивает в твою сторону. С кем ни встретишься — все об одном: «Теперь со всеми событиями в литературной среде положение Булгакова должно измениться к лучшему!»
— И не жди! Не будет этого... Помнишь встречу в арбатском переулке с журналистом Перельманом? Он тоже заговорил о том, что мое положение сейчас изменится к лучшему, потому что я не продал себя и не участвовал во всей этой кутерьме. И тут же задал вопрос: «Сколько вы получаете от “Турбиных” и “Мертвых душ”»? Ну можно ли с такими людьми ждать чего-нибудь хорошего. Если б ты знала, как убивают меня встречи с такими людьми.
— А я все-таки жду хорошего! — твердо сказала Елена Сергеевна. — Недавно я разговаривала с Яковом Леонтьевичем. У него был разговор с Керженцевым о тебе и, между прочим, о «Турбиных». О том, что их можно бы теперь разрешить по Союзу. Керженцев может это разрешить. Но все-таки Яков посоветовал сходить к нему и поговорить с ним о всех своих литературных делах, о запрещениях пьес, спросить — почему «Турбины» могут идти только во МХАТе?
— Никуда я не пойду. Ни о чем просить не буду. Никакие разговоры не помогут разрешишь то невыносимо тягостное положение, в котором мы оказались. Представляешь, сегодня раздался телефонный звонок. Адриан Пиотровский заказывает из Ленинграда сценарий. Сначала я отказался, но потом из любопытства спросил: «На какую тему?» — «Антирелигиозную!» А ты говоришь, что что-то изменилось.
— В газетах сообщение — Афиногенова исключили из партии...
Заметив, что Михаил Афанасьевич слабо отреагировал на ее сообщение, Елена Сергеевна продолжала:
— Звонила Оля и сказала буквально следующее: «Думаю, что вам будет интересно услышать: сейчас на активе МХАТ Рафалович в своем выступлении говорил о том, что вот какая вредная организация была РАПП, какие типы в ней орудовали... вот что они сделали, например: затравили, задушили Булгакова, так что он вместо того, чтобы быть сейчас во МХАТе, писать пьесы, — находится в Большом театре и пишет оперные либретто... Булгаков и Смидович написали хорошую пьесу о Пушкине, а эта компания потопила пьесу и позволила себе в прессе называть Булгакова и Смидовича драмоделами». Так что думаю, продолжает Ольга, сейчас будет сильный поворот в пользу Маки. Советую ему — пусть поскорей пишет пьесу о Фрунзе!
— Нет! Либретто не буду переделывать в пьесу! — словно отрезал Булгаков.
Лето 1937 года стояло жаркое. В самые жаркие дни отправлялись на пароходе в Кунцево, купались, загорали. Хотя вода была еще холодной и грязной, но домой возвращались довольные. Бывали и на Москве-реке, в Серебряном Бору, в Филях. А по вечерам Михаил Афанасьевич работал. Прежде всего занимала плановая работа — либретто оперы «Петр Великий». Редко с кем делился этим замыслом, наученный горьким опытом.
«Как бы уберечь эту тему? — думал Булгаков в эти минуты, читая книги об эпохе Петра, делая выписки. — Чтобы не вышло, как с Пугачевым». Михаила Афанасьевича давно привлекала эта сложная, противоречивая, трагическая фигура. Рассказал Самосуду, который тут же отверг эту тему. И что же? Вскоре после этого доверительного, как казалось Михаилу Афанасьевичу, разговора он узнал, что оперу о Пугачеве будет писать Дзержинский со своим братом-либреттистом. Понять Самосуда можно... Иван Дзержинский — молод, популярен, стал восходящей звездой после постановки оперы «Тихий Дон» по роману Шолохова. А сейчас постановкой «Поднятой целины», кажется, весь Большой театр занят, говорят, за этим наблюдают самые высокие правители Советского Союза. Не раз уже приходили и к Булгакову с либретто «Поднятой целины». Что-то приходилось поправлять, братьям Дзержинским не удалось передать сложнейший творческий замысел романа, многое выходило примитивно, прямолинейно, упрощенно. Агитационная опера получалась, но, видно, как раз то, что нужно было времени. Булгаков бывал и на репетиции «Поднятой целины», все шло к успешному завершению. Как вдруг к Булгакову подошел Мордвинов, постановщик оперы, и заявил: «В «Поднятой целине» нет финала, помогите». Пришлось еще раз ехать в театр и помогать с финалом.
Как всегда в это время года, много разговоров возникало о летнем отдыхе. Но замучило хроническое безденежье. Вахтанговцы предложили делать инсценировку «Милого друга» или по «Нана». «А может, Михаил Афанасьевич возьмет что-нибудь из Бальзака?» — спрашивали вахтанговцы. Не хотелось бы заниматься этими «мелочами»... А что делать? Придется взяться за инсценировку из-за денег. Может, удастся уехать куда-нибудь летом отдохнуть? Но перечитав все эти произведения, Булгаков понял, что Мопассан и Золя не для советской сцены, а Бальзак скучен. Но вахтанговцы не отставали и предложили Михаилу Афанасьевичу делать инсценировку по «Дон Кихоту». Дирекция в курсе, немедленно готова заключить договор, но и от инсценировки романа «Нана» они не отступятся. Елена Сергеевна тут же записала в свой дневник: «Взбесились они, что ли?» Пусть тешат себя надеждами... Перечитал «Дон Кихот», еще раз убедился в ее гениальности... Но как только согласился заключить договор на «Дон Кихота», так сразу началась обычная волынка. Е. Н. Ванеева согласна заключить договор, но сначала посоветуется с Комитетом искусств. Как всегда, Булгаковы поверили в лучший исход, начали размышлять, куда поехать, если получат деньги, в Крым или Одессу...
Через несколько дней началось отрезвление... Ванеева говорила в Комитете искусств с Боярским: тема для Комитета оказалась неожиданной, так быстро этот вопрос они решить не могут, надо посоветоваться. И поэтому подписание договора придется отложить до осени, дескать, она не может подписать договор без коллектива.
— Собачья чепуха какая-то, — сказал Булгаков, выслушав невнятные оправдания Ванеевой. — Ничего нельзя понять. Ее крыли на активе за что-то, понятно, самостоятельность ее сломана, она перепугана. Ясно одно — она трясется за себя и не смеет сделать ни одного решительного шага. Так что о летнем отдыхе нечего и думать. Денег нет и не предвидится.
Михаил Афанасьевич никак не мог привыкнуть к этим ударам судьбы, хотя столько уж раз испытал их силу.
И снова вернулся к начатой работе над «Петром Великим». Очень надеялся, что Владимир Дмитриев привезет из Питера обещанный им дневник Берхгольца, самый интересный материал для «Петра», но забыл на столе. Пришлось искать по всей Москве...
С летним отдыхом неожиданно все решилось. Не имей, как говорится, сто рублей, а имей сто друзей. Как и раньше, в доме Булгаковых бывало много друзей, знакомых, бывали журналисты, писатели, актеры, художники, композиторы, дирижеры...
Несмотря на безденежье, жили широко, хлебосольно. По дневнику Елены Сергеевны можно узнать, что в доме Булгаковых часто бывали Топленинов, Добраницкий, Владимир Дмитриев, Мелик-Пашаев, Яков Леонтьев,
