моей руке так, что от них было так хорошо, как не должно было быть, но было. Я почти хотела обвинить тот факт, что я просто чувствовала себя ужасно в целом и что было приятно чувствовать что-то, что не было болью или ощущением ползания. Но большая часть меня, возможно, думала, что в этом есть что-то большее. — Лазарь был последователем Иисуса, и он был болен, и его сестры послали Иисусу весточку, чтобы попытаться исцелить его. Только когда он появился, он уже умер и был в своей могиле в течение четырех дней.
Когда он заговорил об этом, зазвенели колокольчики.
Хотя я не могу понять, какое, черт возьми, это имеет отношение к знакам.
— И он воскресил его из мертвых, — сказала я, немного нетерпеливая, чтобы добраться до того, что он хотел сказать.
— Да, — согласился он, его рука скользнула вниз, его ладонь накрыла мою, его пальцы скользнули между моими пальцами и сжались. Держа меня за руку. Он держал мою чертову руку. — Есть идеи, в каком городе это было?
Город? Я едва помнила основные детали этой истории, не говоря уже о таких незначительных вещах, как город.
Когда я покачала головой, его рука слегка сжала мою.
— Бетания (прим.перев.: Бетания или то, что в местном масштабе известно как Аль-Эйзария или аль-Азария («место Лазаря»), является городом на Западном берегу. Имя Аль-Эйзария относится к новозаветной фигуре Лазаря из Вифании, который, согласно Евангелию от Иоанна, был воскрешен из мертвых Иисусом. Традиционное место чуда, Могила Лазаря, в городе является местом паломничества).
Я почувствовала, как мой желудок странно сжался от этого, от странного совпадения, которое, ну, может быть, можно было бы рассматривать как знак для того, кто твердо в них верил. Даже находясь в некотором замешательстве, это казалось в некотором смысле довольно поэтичным.
Но если у него, возможно, были какие-то психопатические убеждения, что это означало, что мы были… обречены или что-то в этом роде…
— Я не слишком религиозен, и эта часть моего обучения в детстве вернулась ко мне, когда я увидел твое удостоверение личности. Если я и сомневался в том, чтобы попытаться помочь тебе, я думаю, что все сомнения исчезли прямо тогда.
Ладно, значит, это было не совсем странно.
Это было на грани странного, но, возможно, если бы я больше верила в знаки, я бы увидела это точно так же как и он.
— Бетания была городом, куда приходили больные, чтобы исцелиться, — добавил он, заставляя мой живот снова сжаться, возможно, понимая немного больше, почему это можно рассматривать как знак. — Я чертовски уверен, что был болен. И я бы продолжал быть таким.
— Так ты… восстал из мертвых? — спросила я, желая посмотреть, как он относится к этому.
— И да, и нет, — ответил он, кивнув.
— Не хочешь поподробнее рассказать об этом?
— Конечно. Но не сейчас. Ты чувствуешь себя немного лучше? — спросил он, его теплое дыхание коснулось моих волос.
Мне стало лучше. Я чувствовала себя не очень хорошо — отнюдь. Но я не дрожала, и горячая вода немного ослабила боль в мышцах, ровно настолько, чтобы сделать ее более терпимой.
— Я думаю, что с этого момента я буду просто жить в ванне, — сказала я.
— Как давно ты употребляешь? — спросил он, заставив мое тело инстинктивно подпрыгнуть.
Я не говорила об употреблении.
У меня не было друзей-наркоманов.
У меня не было семьи, которой было бы не наплевать на мою зависимость.
Я функционировала.
Я ходила на работу, оплачивала счета, делала все, что должна была делать, чтобы выглядеть нормальной и здоровой.
Так что никто никогда не спрашивал.
И это делало так, что мне никогда не приходилось говорить об этом вне моего собственного внутреннего монолога.
Я обнаружила, что это усугубляло ситуацию, когда мне приходилось противостоять этому таким образом. Мой живот скрутило достаточно, чтобы я всерьез задумалась, не вырвет ли меня, когда мое сердце снова набрало скорость.
Но я должна была поговорить об этом, верно?
Это было частью процесса восстановления.
Шаг первый — признать, что у тебя была проблема.
— Шесть месяцев.
— О, пф, — сказал он, и я почувствовала, как он пожал плечами подо мной. — Тогда все будет не так уж плохо, — объявил он, заставив меня задуматься, как, черт возьми, могло быть еще хуже. — Эти первые пару дней все равно будут отстойными, но у тебя не будет недель и месяцев или эмоционального дерьма, с которым нужно справиться.
— Эмоциональное дерьмо, — повторила я.
— Перепады настроения — в основном безнадежность и ярость. Затем ощущение, что ничто не чувствуется правильно или полностью отстранено. Затем возникают приступы паники, мышечная скованность, проблемы с концентрацией внимания и сном. У тебя все еще могут быть некоторые из них, но, скорее всего, не в значительной степени, и это не продлится столько месяцев, сколько обычно бывает у наркоманов со стажем. — Затем он сделал паузу, еще раз сжав мою руку, что, казалось, вызвало то же самое ощущение в моем сердце, успокоение, приятное чувство для разнообразия. — Это все только из-за таблеток? Или тут замешаны уличные наркотики или выпивка?
Я сделала глубокий вдох и задержала его на минуту. — Только таблетки. Я почти никогда не пью и пила только вчера вечером, потому что я была, я не знаю. Я чувствовала себя дерьмово, и я просто… пошла в бар. Я никогда не прикасалась к уличным наркотикам, — добавила я, зная, что это не было каким-то знаком чести, зная, что в конце концов я бы пошла за ними.
— Это было твое имя на пузырьке с таблетками, — заметил он.
Я фыркнула на это, качая головой. — Я защемила нерв в спине пару месяцев назад, — добавила я.
— Обычно так все и начинается, черт возьми, — согласился он.
— Я не смогу вынести это еще два дня, — сказала я, ненавидя, как жалобно звучал мой голос, но зная, что я ничего не могу сделать, чтобы изменить его.
— Да, ты сможешь.
— Ты говоришь так, чтобы это звучало легко, — огрызнулась я, выдергивая свою руку из его. Мне не нужны были его пустые банальности. Я не хотела слушать «ты можешь это сделать!»
— Это нелегко. Это отстой. Ты будешь корчиться от боли и эмоциональных страданий каждую
