У тебя в этом пальто дурацкий вид.
– Тебе об этом Меседу говорила? – резко перебила она меня.
– Какая тебе разница? – Меня ее вопрос почему– то взбесил. – Это я тебе говорю, твой старший брат. Я устал от похоронного вида этого дома. Он на меня току наводит.
Мариям попыталась молча пройти мимо, но я остановил ее, схватив за плечо. Она хотела вырваться, но я ее ударил. Она взглянула на меня без слов, с холодным презрением. Это мне живо напомнило отца, и я избил ее так, что у нее кровь хлынула из носа. Я испугался и, быстро затащив ее во двор, умыл под струей холодной воды. Сестра стояла у крана, ожидая, пока остановится кровь. Она не только не всплакнула, но и не издала ни единого звука. Я и прежде знал, что она упрямая и скрытная, как камень.
– Мариям!.. Моя маленькая упрямая Мариям… Прости меня, дурака, – неестественно, не принятым в нашей семье тоном начал было я, но тут же остановился – почувствовал, что получается вовсе нелепо.
Я взял ее за голову, обнял. Она сперва молча дышала мне в рукав пиджака, а потом, заплакав навзрыд, вырвалась и побежала в дом. Я прошелся по двору и сел на старый, вылинявший диван с торчащими ржавыми пружинами. Пожелтевшие сухие листья, кружась, слетали с виноградной беседки, и весь двор перед фасадом нашего, давно не ремонтировавшегося дома выглядел как никогда запущенным и унылым. Отец вышел во двор с наточенным бритвенным ножом и с помазком для пены. Я поднялся и тут же небрежно сел снова, без разрешения, успев, впрочем, подумать,что все это выглядит как глупое и неуместное позерство. Отец подошел к зеркалу, висевшему над умывальником, намылил помазок на огромном куске хозяйственного мыла, намазал пеной густую седеющую седину. Сестра принесла чайник с горячей водой, бритвенный прибор на подносике, но отец даже не обратил на это внимания.
– Я сейчас принесу туалетное мыло, – сказала сестра.
– Не надо, я привык этим, – отозвался отец.
Он помочил нож в струйке, журчащей из-под крана, и начал бриться с правого виска. Хирж, хирж, хирж! Слышно было, как у корней режутся его крепкие, словно леска, волосы. Нож он промывал, держа его под струей холодной воды. В зеркале, испачканном белыми пятнами то ли краски, то ли зубной пасты, я видел его отражение. Отец взялся за кончик крученого уса, прикрывавшего щетину у рта, оттопырил это место языком и начал брить. Хирж, хирж, хирж…
– Ансар,ты почему побил сегодня Мариям?-Отец повернулся ко мне, промывая нож и трогая пальцами свежевыбритую, с синеватым оттенком, как будто налитую сырым холодом, щеку. – Ну, что молчишь?
– Потому что заслужила.
Отец намылил помазок и снова отвернулся, покрывая пеной щетину на шее и на левой щеке.
– Заслужила, значит? А ты знаешь, что ты заслуживал куда больше побоев, а я тебя жалел?
– А я не умею.
– Чего?
– Жалеть.
Отец поднял нижнюю губу, потрогал пальцами подбородок и провел несколько раз лезвием по коже. Потом повернулся ко мне и стал водить ножом по внутренней стороне свободно висящего хлястика своего ремня.
– Подожди, сынок, и у тебя будут дети, – вздохнул он. – Тогда ты поймешь меня.
Глава пятая
Утром был туман. Потом он спустился к морю. Чайки стаей летали над садом и тревожно кричали. Я сидел на кухне и пил бледно-желтый, вчерашней заварки чай, когда явились Габиб и Хачбар. Они уговорили меня поехать с ними. На базарном пятачке близ ЦУМа мы ели шашлык. Хачбар быстрее всех расправился с ним. Насвистывая аварскую мелодию, он поднял растопыренные пальцы и стал крутить ими в воздухе. Шашлык был жирным, а салфеток на столах не оказалось. Хачбар огляделся по сторонам. Людей на базаре было много, очередь за шашлыками длинная. Хачбар подозвал шашлычника, и тот, оставив очередь, подошел к нему Хачбар похлопал его по плечу и, все так же насвистывая, вытер руки о его передник.
– О твой передник, ара, можно только испачкаться!
Хачбар засунул руку шашлычнику в нагрудной карман и достал оттуда помятую кучу рублей. Брезгливо сунул их обратно и стал шарить во внутреннем кармане его пиджака. Наконец, он извлек носовой платок и, подержав его на весу двумя пальцами, еще раз вытер руки, после чего кинул платок хозяину. Тот поймал его на груди и положил в карман. Очередь смотрит в нашу сторону и терпеливо ждет. Шашлычник – среднего роста, с круглыми растерянными глазами.
– Братан, тебя здесь раньше не было. Скажи, откуда ты взялся?
– Я от ресторана «Кавказ».
– Да плевать мне, от чего ты! Тут почти самое наваристое место, кто тебя держит?
– А-а-а!
– Да ты не акай, мать, твою! В Поволжье люди с голоду умирают. Куда деваешь бабки?
– Спросите у Авку-Идовса.
– Так бы сразу и сказал. Иди!
Шашлычник ушел.
–Авку-Идовса для нашего небольшого города слишком много становится.
Через базарную площадь мы вышли на улицу, где стояла машина, и поехали в незнакомое мне кооперативное кафе. У входа нас с радостью, почти с восторгом, встретила хорошо одетая женщина средних лет. Она сразу же хотела начать какой-то деловой разговор, но Габиб с Хачбаром, не слушая ее, проследовали в кабинку, обитую красным велюром. Официантка принесла чуду с овощами и кофе с коньяком.
– Будешь что-нибудь есть? – спросил меня Хачбар.
– Нет, спасибо!
Хачбар отослал официантку. К нам вошел усатый тучный мужчина. На правой руке у него красовался большой перстень-печатка с фигурными буквами, украшенный бриллиантом. Прежде чем начать разговор, он недоверчиво взглянул на меня и вопросительно – на Габиба.
– Говори! – сказал Габиб и тут же добавил: – Кстати, познакомься – это наш друг, племянник Муртуза. Его зовут Ансар.
– Очень приятно. Гамзат!
Он начал разговор о первом секретаре одного животноводческого района в Ногае. По словам Гамзата, этот первый секретарь перешел все границы: он пересажал почти всех, кто мог выступить против него. Один капитан милиции, аварец, установил сорок семь случаев злоупотребления властью – по каждому можно открывать уголовное дело. Но капитан, говорят, вот уже неделя как исчез вместе со своими материалами. Тут Гамзат многозначительно поднял брови и, зажмурив глаза, рассмеялся.
– Но копии у меня… там! Хачбар и Габиб вместе с Гамзатом вышли из кабинки.
Они, как я понял, пошли смотреть документы. Возвращаясь к столу, Габиб матюкался и сильно бранил кого-то. Подошла женщина, хозяйка кафе – та, что встречала нас у входа. Она жаловалась, что к ней приходит некто Хазам, разговаривает грубо, оскорбляет, угрожает и требует в месяц две тысячи. Он уже избил шеф-повара и одного
