Фрэнки села за столик у окна на улицу и закурила. Официант принес водку, и Фрэнки глотнула, втянув кубик льда: для сентября день выдался чересчур жаркий. За спиной гудели голоса, на кухне шипел горячий жир. От запаха топленого масла, чеснока и помидоров пустой желудок жалобно заурчал.
Вот идет Майкл — в руках холсты, обернутые плотной бумагой, на плече забрызганная краской сумка. Скатерть в красную клетку, маргаритки в стеклянной вазе, синяя рубашка Майкла — какая гамма. Пальцы Фрэнки мерзли на гладкой запотевшей рюмке, сердце впервые за долгое время неслось галопом. Майкл потянулся за поцелуем, и от его разгоряченной кожи пахнуло скипидаром и маслом льняного семени.
— Привет, Еврейчик! — сказала Фрэнки. — Еду еще не приготовили, так что чем накормят, не знаю.
Майкл сел напротив, положив загорелые руки на стол.
— Фрэнки, у тебя усталый вид. Лучше бы мы в Риджентс-парке встретились. Стряпня Эдит вполне съедобная. Когда ты вернулась?
— Сегодня утром, поезд пришел в пять.
— Ну и как Италия?
— Здорово! Очень красиво. Жаль, тебя со мной не было. Как видишь, я совсем не загорела: в Неаполе холоднее, чем здесь.
Принесли еду, и Фрэнки заказала Майклу пиво.
— Спасибо, не нужно. — Майкл чуть подался вперед и сжал ее ладонь. Получилось очень нежно, но не более того.
— У меня для тебя сюрприз, — быстро проговорила Фрэнки.
— А у меня — картины для Кары Фейрхевен. Можем посмотреть их здесь, а потом отнесу их багетчику.
— Она довольна?
— Да, заказала еще. А что у тебя за сюрприз? — опасливо спросил Майкл, словно ему снова предлагали ненужное пиво.
— Подожди-подожди!
За едой Фрэнки рассказывала об Италии. Она чувствовала, что Майкл чем-то встревожен, но в душу ему решила не лезть. Он работал в Блумсбери — писал портреты Кары и Пикси Фейрхевен, больше Фрэнки ничего не знала. У семьи Фейрхевен имелись соседи по дому, и Фрэнки чувствовала, что наверняка сама она понравится им больше Кары. Может, обмен предложить? Жители Риджентс-парка обрадуются и ее отъезду, и появлению лорда и леди Фейрхевен. Увы, в Англии не принято обмениваться жильем.
— Кофе пить не будем. — Фрэнки отодвинулась от стола, едва Майкл покончил с едой. — Картины покажешь там, куда мы сейчас пойдем. Здесь недалеко.
Они пересекли Гудж-стрит и по Шарлотт-стрит зашагали к Фицрой-сквер. Жара стояла невыносимая, а шум транспорта звучал куда тише, словно соседнюю Тоттнем-корт-роуд накрыли крышкой.
На Фицрой-сквер Фрэнки остановилась у простой двери между двумя живописно ветхими домами. Ни крыльца, ни лестницы — каменные плиты дорожки убегали вниз, в темный коридор, в конце брезжил свет.
Фрэнки захлопнула дверь и повела Майкла к проходу в стене, вверх по ступенькам и через пыльную без единого окна лестничную площадку к другой двери. За ней начинался коридор с металлическим полом и крышей из рифленого железа. Свет едва сочился сквозь матовые окна — не поймешь, в доме они или в переходе через затемненный двор.
— Видишь? Настоящий лабиринт, без меня не выберешься, — сказала Фрэнки.
От каждого шага металлический пол гудел. Света не хватало, и в конце коридора Фрэнки долго целилась ключом в замочную скважину.
В следующий миг оба оказались в ослепительно белой комнате и сощурились на ослепительно ярком свету. Из мебели здесь был лишь деревянный стул. Окна высотой до потолочного карниза завесили белым муслином, который полностью скрывал улицу. Над мраморным камином — выше Фрэнки — и на стенах висели большие потускневшие зеркала. Отражения получались искривленными и зеленоватыми, будто стеклянные комнаты окружала вода. Казалось, Фрэнки с Майклом не в доме на Фицрой-сквер, а в неизвестном месте, где в сотнях прозрачных комнат стоят загорелые парни в синих рубахах и перепачканных краской брюках и женщины в свободных желтых платьях и со шляпами в руках.
Уличный шум сюда почти не проникал, а после гула шагов по металлическому полу тишина словно пульсировала.
Фрэнки раскрыла ладонь Майкла и бросила на нее ключ. В зеркалах армия миниатюрных женщин положила ключ на ладони армии парней с густыми жесткими волосами.
— Вот, дарю, — объявила Фрэнки и, увидев его замешательство, как всегда, поспешила заполнить паузу: — Вон там раньше была уборная, так что вода есть. Вход только один — беспокоить тебя никто не станет. — Фрэнки отступила к дальней стене. — Майкл, ты работаешь на улице и в парках, потому что нет своего угла. Мне эту студию чуть ли не насильно впихнули, и теперь она твоя. Документы оформлены на тебя, и я могу устраниться. Пожалуйста, не отказывайся! В обмен прошу, чтобы ты не бросал рисовать и время от времени дарил мне свои картины. Зимой понадобится уголь для камина, а так больше ничего. Багетная мастерская под боком, а… а перекусить можно через дорогу.
— Теперь у меня есть все. «Спасибо» тут недостаточно, но все равно спасибо, Фрэнки. — Майкл обошел комнату, любуясь белизной: больше смотреть было не на что. Фрэнки чувствовала, что он колеблется. Тревога, снедавшая его час назад, не улеглась — наоборот, усилилась. Наконец он улыбнулся. — Покажу тебе портреты Кары Фейрхевен, надеюсь, ты убедишься, что я достоин твоего покровительства.
Фрэнки стало обидно, даже слезы подступили.
— Показывай! — с напускной бодростью воскликнула она и развернула холсты.
Кара Фейрхевен предстала перед ней в малиновом крепдешине и жемчужном ожерелье — точь-в-точь как в ее доме полгода назад.
— Майкл, ты умница! — похвалила Фрэнки. — Не врун, а именно умница. Кара решит, что оскал у нее величественный — лучшее доказательство ее аристократичности, хотя ее предки, как и мои, были нищими немецкими иммигрантами. А где малышка Пикси?
Мамин острый подбородок, длинный нос, рот с опущенными вниз уголками, папины густые брови — Майкл написал все как есть, но Пикси Фейрхевен получилась красавицей.
Окруженная розовым сиянием — то ли свечей, то ли пламени, — девушка кокетливо смотрела через обнаженное плечо. Несколько мазков кобальтовой синью на складках — и платье цвета ночи слилось с тенями. На портрете была, несомненно, Пикси, но не знакомая Фрэнки худышка с пунцовыми щеками, а грациозная фея с нежнейшим румянцем, словно только что выкупалась или пришла с мороза. Сияющие медные волосы ниспадали на атласный корсаж. Где рыжеватый шиньон Пикси Фейрхевен с тысячей шпилек? Это была Пикси — и все же не Пикси.
— Она тебе нравится? — спросил Майкл, и Фрэнки поняла.
Ее сердце упало еще в «Эйфелевой башне», когда он коснулся ее руки — мимоходом, легко, как друг после двухмесячной разлуки, в благодарность за ненужное пиво. Фрэнки защищала свое сердце как могла, но оно терзалось и трепетало. Майкл спросил: «Она тебе нравится?» Не «он» — очередной написанный ради денег портрет, а «она», его возлюбленная.
— Да, она красавица, — отозвалась Фрэнки. Сердце билось, как птичка о стекло. Возлюбленной Майкла восемнадцать, а она, Фрэнки, почти вдвое старше — на какие чувства можно надеяться?
