Экономка, что-то невнятно приговаривая на французском, вела Кэтрин через просторную, солнечную комнату в желтых тонах, через нечто похожее на еще одну, маленькую, прихожую, явно ведущую в боковое крыло дома, а потом, спустившись на две ступеньки, они оказались в кухне, оснащенной всем известным человечеству оборудованием, в центре которой красовалась внушительных размеров газовая плита бутылочно-зеленого цвета.
Ах, какой домашний уют, язвительно подумала Кэтрин. Правда, лендлорд и домовладелец вряд ли способен сварганить что-нибудь посложнее вареного яйца.
К кухне примыкали еще две комнаты, отделанные темно-красным камнем со множеством посудных шкафов, двумя холодильниками, морозильником и кладовкой, куда запросто вместились бы все ее скромные пожитки. А потом женщина постучала в дверь, которая, похоже, могла вести только во внутренний дворик замка – просто потому, что вообразить себе продолжение этого дома было невозможно. Но за дверью оказался совсем не внутренний дворик.
Она вела, после одной ступеньки вниз, в самую шикарную комнату изо всех, какие доводилось видеть Кэтрин.
Обставлена она была действительно как кабинет, плюс самые дорогие удобства и принадлежности гостиной. На полу простирался белоснежный ковер, белыми были и стены, под потолком отделанные деревом и украшенные картинами. Сквозь двери в противоположной стене Кэтрин увидела лестницу. Да что он, бесконечный, что ли, этот дом, поразилась она про себя.
Она чуть не забыла, что ей следует злиться. Более того, величие всего окружающего настолько поразило ее, что она едва не забыла, зачем пришла сюда.
Но память быстро вернулась к ней, как только на пороге комнаты появился Доминик и остановился там, устремив на нее взгляд, – изысканно-небрежный в кремовой рубашке с короткими рукавами и брюках серо-зеленого оттенка.
– Ба, ба, ба, – протянул он. – Ну и сюрприз. – Он, однако, не выглядел ни удивленным, ни особенно довольным ее появлением, и она вызывающе вскинула подбородок, чувствуя себя скорее запуганным подростком, нежели взрослой женщиной.
– Мне необходимо сказать вам пару слов, Доминик Дюваль, – уперев руки в бедра, заявила она.
Он ответил ровным тоном, глядя ей за спину:
– Это все, спасибо, Лиза. – Дверь неслышно закрылась, и он спокойно произнес: – Терпеть не могу сцен в присутствии Лизы.
– Ах, как благородно, – парировала Кэтрин. – А что, такое часто случается? Когда женщины врываются сюда и устраивают тебе сцены?
– Итак, мы установили, что ты ворвалась в мой дом для того, чтобы устроить сцену. – Он круто развернулся и направился вверх по лестнице, и ей ничего не оставалось, как только последовать за ним.
Лестница, в отличие от парадной, в главной прихожей, оказалась узкой и короткой.
Эта часть дома была явно довикторианской. Комната наверху, оборудованная огромным письменным столом светлой сосны, компьютером, двумя телефонами и факсом, оказалась совсем маленькой.
Он пристроился на краю стола, скрестил на груди руки и взглянул на нее с легкой заинтересованностью.
– Я так понял, что дорогу к моему дому ты проложила не затем, чтобы рассказывать об успехах Клэр в школе?
– Правильно понял. – Она тоже скрестила руки и шагнула в его сторону. – Я пришла, чтобы сообщить вам, мистер Дюваль: если вы думаете, что вам необходимо силой удерживать меня подальше от вас, то вы глубоко заблуждаетесь. Вы можете всю жизнь тешить себя мыслью о собственной неотразимости для представительниц противоположного пола, но лично для меня вы так же неотразимы, как тарелка прогорклой каши.
– С каких это пор? – Брови его изумленно приподнялись, он явно развлекался, и это показалось ей до такой степени оскорбительным, что рука зачесалась влепить ему пощечину.
– С нынешних пор, – отрезала она. – О прошлом давно пора забыть.
Наконец-то она выразилась достаточно определенно! Потому что еще больше, чем мысль о его желании отстранить ее от себя, Кэтрин бесила мысль о том, что он считает ее все еще неравнодушной к нему.
– А с какой стати, – спросил он, – ты так внезапно решила вскочить в машину, ворваться сюда и сообщить мне, что я тебя нисколько не интересую?
– У меня была гостья, – ответила она, – твоя сестра.
– А! – Лицо его чуть смягчилось, а губы изогнулись в усмешке.
– Ты мог бы сразу сказать мне, что это твоя сестра. Никакой необходимости не было притворяться, что она твоя подружка. Неужто ты решил, что я стану вешаться тебе на шею исключительно потому, что мне тридцать один и что я могу чувствовать себя древней старухой?
Она вовсе не собиралась произносить это и теперь сразу же поняла, что поставила себя в невыгодное положение.
– Ты действительно чувствуешь себя так? – мягко, лениво протянул он. – Почему бы мне, – добавил он, сменив тему и одновременно умудрившись создать впечатление, что он может к ней вернуться, когда ему заблагорассудится, – не попросить Лизу принести нам кофе? Или ты предпочитаешь чай?
– Это тебе не светский визит.
– Так что? Разве это причина отказываться от чашки кофе?
– Лучше чай, – слегка обескураженно ответила она, в душе виня его за сложившуюся ситуацию.
Она могла справляться с ним, если полностью владела собой, как на своем рабочем месте перед классом, или же в состоянии ярости, поскольку ярость не оставляла места для мыслей. Но куда сложнее было с ним справляться перед лицом его непробиваемого хладнокровия или под влиянием этой легкой усмешки, способной очаровать даже птиц в небе. Она начинала чувствовать себя обласканной, и это приводило ее в замешательство, поскольку обласканной она никогда не была.
И снова неожиданно, безо всякого предупреждения, ее охватило странное желание получить от жизни больше, чем она получила. Глубоко в душе что-то повернулось, слегка изменив фокус видения мира.
Он вышел из комнаты, оставив ее наедине с мыслями – совсем даже нежелательными собеседниками для нее сейчас, – и появился пятнадцать минут спустя с подносом в руках.
– Лиза терпеть не может эту лестницу, – сказал он и чуть сдвинул в сторонку стопку бумаг, освобождая место для подноса. – Утверждает, что она слишком крутая, но я, если честно, считаю, что Лиза просто стареет. – Он налил им обоим по чашке чая, снова пристроился у стола и указал ей на кресло. – Ну, так на чем мы остановились?
Кэтрин села.
– Ни на чем, – ответила она. – Я высказала все, что собиралась, и уже уходила, когда ты на стоял на чаепитии.
– Ты как раз начала мне рассказывать, чувствуешь ли ты себя древней старухой.
– И не думала даже.
– Тридцать один год, учительница, живешь в глуши. Тебе не кажется, что твоя жизнь покатилась под уклон?
– Все еще достаточно молода, занимаюсь любимым делом, живу в чудесном месте. С какой стати мне жаловаться на жизнь?
