Книга Из жизни кукол - Эрик Аксл Сунд

Когда Кевин прибыл к церкви Скугсчуркугорден[11], над бурыми холмами висел тонкий туман. Кевин припозднился — было без пятнадцати одиннадцать, — но все же неторопливо направился к кладбищу, к вязам на холме. Слева располагались крематорий и часовня Святого креста, справа начинались первые могилы, по обочине тянулись фонари в виде цветов. От часовни Кевин свернул на Тропу семи источников. The terrible craving to make death our whore[12], подумал он. Интересно, откуда цитата? Похоже, из какого-то фильма семидесятых. Киномания портит человека.

Мы украшаем смерть цветочками, чтобы поменьше бояться ее. Может, и так. Но кладбище Скугсчуркугорден было создано в том числе и для того, чтобы погрузить человека в скорбь. Кевин уже был здесь на этой неделе, служитель рассказывал, что дорогу проложили на месте просеки, где сто лет назад был гравийный карьер. Аллея, длина которой по какой-то причине составляла ровно восемьсот восемьдесят восемь метров, начиналась плакучими березами, за которыми следовали березы обычные. Их сменяли сосны, дальше — ели. Чем ближе к часовне Воскрешения, тем темнее становился лес. Смысл в том, чтобы скорбь нарастала к концу пути, к церемонии прощания.

Отец Кевина, атеист, всегда питал отвращение к этой идее. Называл ее религиозной манипуляцией. Способом пометить территорию смерти и скорби.

И похоронят его не на христианский манер, подумал Кевин, хотя прощание будет в часовне перед алтарем с крестом.

Пора поиграть в похороны. Короткая гражданская панихида, приглашенных мало. Двоюродный брат, кое-какие друзья детства, старый сосед и пара-тройка давних сослуживцев, коллег из полиции. И среди них — Вера, единственная, кого Кевин хотел увидеть. Его старший брат сделает все возможное, чтобы уклониться от присутствия на похоронах. Он, а также дядюшка-извращенец.

Дядя, на которого он должен был заявить в полицию. Но не заявил, а сам стал полицейским, как отец.

Вдоль дороги все еще тянулись березы, стало тише. Может быть, потому, что дорога устроена глубоко. Как будто проложена под землей.

Послышался сухой щелкающий звук, и над дорогой пролетел черный дрозд. Теперь по обе стороны высились сосны, воздух стал суше и прохладнее.

Кевин достал телефон, проверить, не звонил ли кто-нибудь. Его шеф, Лассе, уже должен был получить новую информацию насчет погибшей девочки.

Тара. Еще одно имя из кукольного дома Петера.

Но Кевин сомневался, что человек, с которым девушка вчера занималась сексом, — тот, за кем охотится полиция. Ничто в материалах следствия не указывало, что Повелитель кукол вступает в прямой физический контакт со своими жертвами. Вне интернета его как будто не существовало.

Тара — первая, кого он довел до самоубийства. Во всяком случае, насколько известно полицейским.

Если это действительно самоубийство.

Убийство тоже нельзя исключать.

Сосновый лес сменился густым ельником. Еще сотня метров — и Кевин увидел четыре колонны часовни и группку людей в тени под портиком. Кевин посмотрел на часы. Без четырех минут одиннадцать. Он прибавил шагу и плотнее запахнул на себе куртку.

Часовня Воскрешения походила на античный храм; Кевину показалось, что такой храм требует известного почтения. Он расправил плечи и последний отрезок пути прошел более чинным шагом.

Перед часовней его встретила печальная группка одетых в темное пожилых людей, таких хрупких и сухоньких, словно они могут рассыпаться от дуновения ветра. Ни Веры, ни брата не было видно. Зато дядя-извращенец на месте. Кевин знал, что оба сделают вид, что ничего не было.

Как всегда.

А если, против ожидания, тема вдруг будет затронута, то ведь “дело” прекращено за давностью лет.

Кевин кивнул старикам. Четыре безымянных для него лица, он с ними не знаком, и никакого желания знакомиться у него нет.

Он подумал о Таре, девочке, которой больше нет на свете.

И которой стыд так и не позволил заговорить.

— Кевин… ты опоздал. — Дядя-извращенец шагнул к нему и протянул руку; пожатие у него оказалось крепче, чем можно было ожидать от такого немощного на вид тела. — И все такой же панк… Тебе же скоро тридцать?

Мне было девять, когда ты заставил меня дрочить тебе.

— Мне двадцать семь.

Я четыре года работал с такими, как ты, я ругался на подростков, которые не решаются заявить на своих отцов, дядей, соседей или учителей. Но я и сам не решился заявить на тебя, так какое у меня право требовать смелости от других?

— Двадцать семь? И уже достукался до того, что тебя выперли с работы?

— Меня перевели…

Меня перевели в другой отдел, потому что однажды вечером я наткнулся в пивной на такого, как ты. Я узнал его. Его в тот раз отпустили, хотя я точно знал, что он виновен. Он сидел у барной стойки в компании юной девочки, слишком молодой, ее даже пускать туда не должны были, и когда я увидел, как он ее трогает, то сорвался.

— Перевели? Ага, так говорят, когда…

Я вломил этому скоту в челюсть, один-единственный удар, и он свалился на пол. Меня оштрафовали за нападение с применением силы, на два месяца отстранили от работы и отправили к психологу, который счел, что я утратил контроль над собой из-за службы в угрозыске. Я каждый день смотрю видеозаписи, где кишат такие типы, мне нужен перерыв, психолог рекомендовал мне пока избегать монитора, и меня перевели в оперативный отдел. Допрашивать не преступников, а жертв. Идиотизм, если не сказать грубее.

Дядя-извращенец улыбнулся и похлопал Кевина по плечу.

— А ты не думал поступить на работу в цирк?

Сначала Кевин не понял, о чем он. А потом осознал, что машинально достал из кармана йойо. Сколько он уже стоит и запускает игрушку на веревочке вниз-вверх? Кевин не знал. Йойо стало для него частью тела. Кевин убрал игрушку в карман.

Возьми себя в руки.

— Кстати, я слышал, что поминальной службы не будет?

— Не будет. Я отменил, когда узнал, что мама очень больна и не приедет.

— Жаль, что с сестрой так вышло… Ну, рад был с тобой поговорить.

А вот я бы запросто обошелся.

Кевин отошел в сторону, повернулся спиной к собравшимся и достал телефон — притворился, что занят, но за спиной уже послышался хруст гравия, и чья-то рука легла ему на плечо.

— Мистер Костнер… Какая приятная встреча.

Посмотрев “Сильверадо”, мать совершенно влюбилась в Кевина Костнера и сразу поняла, как назовет своего недавно родившегося ребенка. Кевин вырос киноманом, и его брат никак не мог удержаться от шуточек на этот счет.