Ночь с 5 на 6 января 1942 года, Одесса
— Идиотка! — Глаза Бершадова метали молнии. Сжав кулаки, он так стремительно пошел на нее, что Зина не успела отскочить. В первый миг она жутко растерялась — так сильно, что задохнулась. Раньше это уже с ней бывало — она полностью терялась при одном только упоминании о Бершадове. Но потом это прошло.
Несмотря на начало войны и все ужасы оккупации, несмотря на тяжкий крест смертельно опасной подпольной работы, с которой она справлялась не всегда, в отношениях с Бершадовым Зина чувствовала себя удивительно спокойно. Они любили друг друга. Между ними все было определено. Так она думала. Они принадлежали друг другу урывками, в смертельной опасности, что только усиливало остроту ощущений. И Зина уверовала, что так будет всегда. Она была его женщиной, а он — тем мужчиной, к которому шла все эти годы. Единственным мужчиной, который мог разгорячить ее застывшую кровь. Она не просто любила его — она его боготворила, благоговела перед ним, как перед каким-то высшим существом, божеством. И думала, что теперь все всегда будет так. И, главное, — он тоже по-другому станет к ней относиться. Если уж в его жизни она номер один.
Но, как оказалось, Крестовская ошибалась. Номером первым она не была, была лишь одним из многих номеров, составлявших костяк его жизни. Первым номером в жизни Бершадова был его долг, и в этом долге — он сам. И вот теперь Зина увидела его прежнего, и в глазах, сверкающих неподдельной яростью, блеснули отпечатки того самого прошлого, от которого она мечтала избавиться…
Она вдруг увидела перед собой того самого Бершадова, которого боялась до смерти. Того самого, что пытал ее в салотопке и готов был убить. Того самого, который однажды растоптал ее гордость и заставил быть его агентом, лишив последних крох собственного достоинства. Это снова был смертельно ядовитый, опасный, безжалостный Бершадов, а не близкий ей человек.
Куда делся, куда исчез тот мужчина, который спал с ней под одним одеялом, ласкал ее тело, целовал с неподдельной, самой искренней на земле нежностью и смеялся? Тот, который, крепко прижимая к себе, дарил ей надежду и силу крепостью своих объятий и самое невероятное на земле счастье — упиваться любовью, пока огонек его сигареты тихо тлеет в ночи?
Все изменилось, и Крестовская вдруг почувствовала такую потерю, что это разочарование причинило ей просто физическую боль. Лучше бы он ее ударил. Она перенесла бы это легче. А так… Иногда возврат к прошлому несет урон более разрушительный, чем физический удар.
— Идиотка! — Бершадов подступал к ней с кулаками. — Ты поставила под удар всю нашу операцию! Ты едва не сорвала наш план! Все — псу под хвост! Тупая дрянь!
— Я ничего не сделала! — Обида этого обвинения и разочарование заставили Зину сопротивляться. — Не сделала ничего! Ее арестовали. Арестовали до того, как я к ней подошла!
— Ты действительно не понимаешь? — Григорий вдруг сбавил тон и остановился буквально в десятке сантиметров от нее. — Ты не понимаешь, что ты сделала?
— Нет, — лицо Крестовской мертвело на глазах, она это просто сама ощущала.
— Тебя могли арестовать вместе с ней. Я действительно удивляюсь, почему тебя не арестовали. Что ты делала на этом самодельном толчке?
— Как это что? — Зина совсем растерялась. — Ты же меня послал! Я должна была добыть шляпу. Но эту женщину арестовали. Поэтому я сразу ушла.
— Вот именно! — Бершадов всплеснул руками. — Ты ничего не собиралась обменивать или покупать! Ты не смотрела другой товар. Ты ничего не примерила, ни к чему не приценилась. Ты целенаправленно шла, не оглядываясь по сторонам, к женщине, которую арестовала сигуранца! А увидев это, тут же сбежала! И тем подставила себя под удар! Да что себя — всех нас! Разве тебе не хватило мозгов, чтобы просто немного походить по толчку и посмотреть другие вещи? Не выдавать так четко и ясно, зачем ты пришла? Неужели так трудно было подумать об этом? Ты почти выдала всех, и в первую очередь меня!
На глазах Зины навернулись слезы. Только теперь она поняла, какую непростительную оплошность совершила. Всем своим поведением она действительно показала, что связана с арестованной женщиной, что шла именно к ней! Надо было и в самом деле походить по толчку, прицениться к чему-нибудь. А она…
Да, Бершадов был прав. Но для того, чтобы вести себя так, были необходимы стальные нервы. Было необходимо полностью контролировать себя, держать в руках, делать вид, как будто ничего страшного не произошло.
А она не могла. Она была сломана, выжата, нервной системы вообще у нее не было. Поэтому она растерялась и потеряла над собой контроль.
Хотя что там потеряла… Если честно, подобное не пришло Зине в голову! Она так перепугалась ареста, что готова была бежать со всех ног! А конспиративная работа — это прежде всего ясный, логический анализ и стальные нервы. Умение холодным рассудком просчитывать каждый свой шаг наперед. Этого ей не дано.
И, словно прочитав ее мысли, Бершадов, нахмурившись, сказал совершенно другим тоном:
— Ты не подходишь для конспиративной работы. Конспиративная работа не для тебя.
Крестовская молчала. Наверное, это было правдой. Шел только четвертый месяц оккупации, а она была абсолютно сломана. Ее психика просто не выдерживала этого жуткого пресса из страха, отчаяния, голода, холода и постоянной опасности умереть.
Но на самом деле Зина боялась не смерти. И она прекрасно отдавала себе в этом отчет. Она боялась физической боли, мучений, пыток. Она видела трупы казненных и понимала, как их пытали перед смертью. Зина была твердо уверена, что таких мук не перенесет.
Наверное, это понимал и Бершадов. Он быстро подавил свою ярость и с самым равнодушным видом сел на диван.
— Ты сломана, — спокойно сказал он. — Ты всю операцию поставила под удар. В этот раз тебе повезло, но больше не повезет.
— Что с ней будет? — спросила Зина, едва сдерживая слезы. — С этой женщиной?
— Расстреляют, конечно, — Бершадов пожал плечами. — А перед смертью будут пытать.
— Этого я и боюсь, — Зина вздрогнула, отводя глаза.
— А вот этого тебе как раз бояться и не надо! — усмехнулся Григорий. — Ты же ничего не знаешь. Что ты можешь рассказать?
— Если так, почему ты обвиняешь меня в том, что я сорвала всю операцию? — В голосе Зины впервые прозвучала злость. — Я же ничего не знаю!
— Но за тобой стоят другие. Ты не одна в этой войне, — спокойно парировал Бершадов.
— Ты прав, — Зина упорно продолжала смотреть в угол комнаты, избегая глядеть на его лицо, — я не подхожу для конспиративной работы. Я сломана. Что дальше?
— А дальше будешь продолжать с большим разумом, — твердо сказал Бершадов. — Другого выхода у тебя нет. Да и у меня нет людей. Будешь учиться на своих ошибках. Вчера ошибка твоя была страшной. Тебе повезло. Но больше не повезет.
